В верхнем ярусе, у границы с белогорьем, лес мелкий, чахлый — это от постоянных ветров и сильных морозов, но ниже он рослый, стройный, а у реки нас встретила густая кедровая тайга. Как только мы спустились туда, сейчас же стали подыскивать место для ночёвки. В такой тайге приют найти нетрудно. Почти под каждым старым кедром можно укрыться от непогоды, но нам удалось найти такой, под которым не было снега, и мы сейчас же развели костёр и приступили к благоустройству своего ночлега. Уже нарубили хвои для постелей, сделали заслон от непогоды, как снизу послышался лай собаки. Мищенко долго и внимательно прислушивался.
— Однако, это Петрухин кобель лает, Соболь, — сказал он и, несколько подумав, добавил: — Давайте пойдём туда. Недалеко где-то, видно, промышленник остановился.
Мы надели котомки и, с надеждой на лучший отдых, пошли вниз по Кингашу. Сумерки уже окутывали тайгу. Крепчал мороз, и всё окружающее нас готовилось к длинной ночи. Вдруг пахнуло дымом, и скоро мы увидели на небольшой поляне примостившуюся между двух елей палатку. Тут же рядом, у саней, кормилась лошадь. Чёрный кобель, выскочив из-под саней, о лаем бросился на нас, но, узнав Мищенко, по-приятельски облапил его. Нас встретил пожилой, слегка сгорбленный человек. Мы подошли и поздоровались. Это был известный саянский промышленник из деревни Абалаково — Петруха Кормильчик. В колхозе он был сторожем маральника. На Петрухе, подвязанная широким ремнём, висела старая, уже выбитая дошка. Глубоко сидящая на голове шапка, сшитая из козьих лап, тоже была старая, и только унты с длинными голяшками не потеряли своей новизны.
— Заходите, раздевайтесь, — проговорил он после минутного молчания. — Чай готов, будем ужинать. — И старик засуетился.
В палатке было тепло и уютно. От кедровой хвои, которой толсто был устлан пол, шёл запах смолы. На железной печи, шумно играя крышкой, кипел чайник. Мы сняли котомки, разделись и стали отогреваться.
За чаем из разговоров я узнал, что Мищенко и Кормильчик — близкие люди. Мищенко рос и, как говорят в Сибири, поднимался на ноги у Кормильчика, он-то и сделал из него прекрасного охотника и незаурядного следопыта. Василий расспрашивал его о своей семье, которую покинул ещё весной, уходя в экспедицию, и только несколько позже спросил:
— Неужто зверя ближе нет? Что за неволя заставила ехать так далеко?
— Как нет, везде он есть, да только там ближе не с моей теперь силой взять его, снега мелкие…
Кормильчик допил чай и отставил чашку.
— Неделю назад, — сказал он, — беда стряслась над нашим маральником. Заскочили волки и шесть зверей загрызли окаянные. Ведь случая не было, чтобы хищники могли перескочить через этакую высокую изгородь. Вызвали меня и деда Леваху в правление. «Ну, — говорит председатель, — как же вы, деды, добро колхозное просторожили?» Хотя и не совсем наша вина, но оправдываться не стали. Вот и пришлось ехать добывать зверя, сами знаете, его в сельпо не купишь… Дневать бы завтра остались… — вдруг обратился он ко мне.