Глава 21, в которой исполняется нечаянное злое предсказание нуменорца
К полудню ударил мороз. Резкий, сковавший воду у заберегов. Вышло солнце, и уцелевшая зелень на деревьях и кустах по берегам висела жухлыми фунтиками.
Эйнор смотрел на тела на отмелях и берегу. У холмовиков были необычные для них лучники, и попытка переправы обошлась в полотора десятка убитых. Сейчас Эйнор отдал бы всё — всё!!! — за десяток эльфийских лучников… и время. Время. Он почти физически ощущал, как с тыла идёт на его отряд от моста другой отряд врага. Часа два — и они тут.
Берег, занятый холмовиками, был высоким. Но они не хотели ждать; бой шёл уже на этом берегу, и Эйнор увидел, как упало кардоланское знамя — пытавшийся по его приказу атаковать отряд отступал от воды. Он оглянулся. Две сотни резерва, не брошенные в бой… лица Фередира и Гарава — они, пешие, стояли у своих коней.
— Попались, — процедил Эйнор. — Крепко…
Атаковать. Любой ценой сбить холмовиков. Но их больше. Намного. Втрое. Они в случае чего просто уйдут на свой берег и опять осыплют атакующих стрелами, а там… Он оглянулся — не видно ли с тыла врагов? Пока нет… но это вопрос времени. Времени, времени… Мандос, времени!!!
Что это?!.
…Построиться было просто невозможно — мешало дно, мешали валуны на берегу. Холмовики лезли на копья и мечи, орали крепкозубые рты в рыжих бородищах или безбородые, одинаково ненавидящие, опасные, злые… Гарав топтал врагов конём, ругался, бил и бил мечом — влево, вправо, как палкой, вкладывая в удары не умение, чёрт с ним, с умением, просто всю силу — и холмовики падали в воду. Хсан шёл по ним вперёд и тут же пятился — на смену напирали новые и новые… Потом Хсан взвился, захрипел, упал на согнутые передние ноги… Гарав ловко соскочил, так ударил ранившего коня копьём холмовика щитом, что тот упал сразу, молча, обливаясь кровью. Крикнул, поднимая коня, кому-то из латников:
— Уведи в тыл! — Швырнул повод…
…И снова ощеренные рожи. От тоски и злости хотелось выть, и он выл, падал, поскальзываясь, на колено, его прикрывали щитами латники, сами падали, и он прикрывал их, и на речном берегу хрипела, стонала и рявкала чудовищная куча бойни, частью которой он стал — он, Гарав Ульфойл, кардоланский оруженосец. И спасения из этой кучи не было, да и не хотелось спасения, а хотелось лишь дотянуться сталью до очередной ощеренной пасти, до белого от ненависти глаза… Изнутри кольчужный шарф покрылся густыми липкими комьями отхаркнутой слюны со слизью, рот горел, как будто в него вставили факел, глаза жгло потом, тёкшим с бровей — но надо было защищаться, защищать упавших и, уловив момент, бить и снова бить, вгоняя меч то в плоть, то в кожу, то в сталь… Конца не было, да мальчишка и не ждал конца, потому что никакой иной жизни не существовало и не могло существовать, не было никогда.