— Да ты только скажи, я его где-нибудь накрою.
— Нет, Петрович, тут осторожность необходима. Сначала последим за ним. Узнай, в каких кабачках бывает, что пьёт и с кем. Может, есть дама сердца?
— Ладно, похожу, поразведаю.
— А кролик-то у тебя хорош!
— Ещё бы! На немецкие деньги куплен! — мрачно пошутил Петрович.
Поздним вечером к Зигфриду опять поскрёбся Василий и, как всегда, бочком протиснулся в едва приоткрытую дверь.
— Ты, брат, смелее входи, — пригласи Зигфрид.
— Да потревожить вас боюсь, Сергей Иванович.
— Ничего, ничего, заходи.
Зигфрид достал ром:
— Ну как, чистого или с кофе?
— Предпочёл бы чистенького.
Зигфрид налил немного в стакан, придвинул к Василию.
— А вы что же?
— Не хочется.
Василий выпил, осторожно поставил стакан на место.
— Да-а-а, я ведь тоже до ранения не пил. Даже, поверите, фронтовые сто грамм не употреблял, ребятам отдавал. А потом как-то всё пошло наперекосяк. Особенно после того, как тут оказался. Вот и лечу… душу…
— Не один ты «тут оказался», — сказал Зигфрид, подчеркнув последние слова.
— Не один, — согласился Василий. — Только ведь вот здесь я — один.
— Не понял, — сказал Зигфрид, хотя и уловил тревожное состояние Василия.
— Ну как же… Слова сказать не с кем… Каждый сам по себе. Все друг друга опасаются. Вот только у вас душой отдыхаю.
Зигфрид давно присматривался к Василию. Он нравился ему своей готовностью помочь, природной смекалкой. И особенно тем, что тосковал. Тоска эта прорывалась через все его странности и комические ужимки. Душа его, не принимавшая нового порядка, болела. Василий из чувства предосторожности тщательно это скрывал и только чуточку расслаблялся за ромом у Зигфрида.
— Мне тоже приятно с тобой поговорить, — сказал Зигфрид, обдумывая внезапно пришедшее решение.
— Правда? — обрадовался Василий.
— Правда. Выпьешь ещё?
— Нет, спасибо… Я же, вообще-то, непьющий. Вот только тут… — Василий покрутил кулаком у сердца.
— А ты тоску в ненависть преврати, — посоветовал Зигфрид.
— Как это? — тихо удивился Василий.
— Помнишь того гестаповца в штатском, что у директора в кабинете был и бумаги писал?
— Помню.
— Он нас всех может упрятать за решётку, как только разглядит, что… у кого-то душа болит.
— Этот может, — согласился Василий.
— Ты на фронте защищался до последнего?
— До последнего, — несколько смутившись, ответил Василий.
— Так почему здесь не защищаешься?
— А как?!
— Надо последить за этим человеком, где бывает, где живёт, а потом уже решать, что делать дальше.
Василий повернул голову боком и сморгнул своим птичьим глазом.
— Или боишься? — спросил Зигфрид.