Петрович как раз ковылял к дому с охапкой тонких веток. Впустив Зигфрида, сказал недовольно:
— Зимой что плохо? Снег. Как ни темно, а белое оно и есть белое.
— Да я смотрел, Петрович, «хвоста» нет.
— Что я, о себе думаю? Я просто… Мол, снег, зима… Вышел вот дровишек подбавить. Ты садись к теплу, сейчас ужинать будем. Яичницу с салом.
— Где ты всё достаёшь?
— Где, где… На «барахолке». Снёс туда суконное галифе, вот тебе и сало, и хлебушек.
— Столько вещей не напасёшься, сколько ты на «барахолку» носишь.
— Не зря, знать, «верой и правдой» служу немецкому командованию. Я для них на кладбище первейший человек. Уж так стараюсь, когда они своих-то хоронят! Вот и дадут то одно, то другое. А я не брезгливый. Они нашу страну больше грабят, так почему у них не взять, когда они дают? За службу же!
— Ну, ты «политик», Петрович, — засмеялся Зигфрид. — Ну, говори скорее, какие вести, кто принёс?
Петрович покряхтел, устраивая на столе сковороду с яичницей, от которой шёл одуряющий запах поджаренного сала, сел и только тогда произнёс:
— Кому же ещё быть? Николай здесь.
— В каморке? — догадался Зигфрид и радостно вскочил — хоть и недавний знакомый, а любой человек «оттуда» словно родня.
— Тс-с-с, — осадил Петрович. — Он три ночи не спал, пока сюда добирался. Пусть поспит.
Петрович, слегка наклонившись, пошарил рукой под столом, извлёк сложенный в несколько раз листок бумаги.
— На вот почитай.
Зигфрид с любопытством развернул лист и бросил взгляд на заглавные буквы. Это было обращение от руководства края, находящегося за линией фронта. «Не давайте немцам ни минуты покоя, — читал он. — Бейте немцев везде… Бои на Тереке и Волге показывают, что силы удара немецко-фашистских войск ослабевают, а силы сопротивления нашей армии с каждым днём возрастают»…
— Пе-ет-ро-вич, — радостно сказал Зигфрид, — откуда у тебя это?
— Хороший человек дал, а я приберёг. Я так понимаю: это ж и к нам обращаются, ко всем, кто сейчас под немцем. А ведь тут люди всякие… Знал я одного Ивана Ивановича. На-а-чаль-ничек… Бывало, придёшь к нему по делу, так он не то, чтобы руку подать или приветливое слово сказать, стул не предложит. Так стоя и выслушаешь его. А он сидит в мягком кресле, бугай такой, развалится. Здоровый, хоть плуг запрягай! Бронь себе выхлопотал, чтобы на фронт не попасть… Ора-а-тор — заслушаешься! А на днях узнал: пристроился сукин сын на службу к немцам и живёт припеваючи.
— Может, по заданию оставлен?
— Как же, по заданию. Нет, брат, такому партия задания не даст. Он ведь шкура, гниль этакая, и к партии лип для того, чтобы карьеру сделать. А немцы пришли — он тут же перед ними на задние лапки. Трухануть бы его!