Но и сомнения мои были нестойки. Их появление я, в конце концов, относил на счет своего самоедства, способности быть иногда третьим лицом по отношению к самому себе. Радость, чувство того, что я начинаю жить заново, были устойчивей во мне, чем сомнение. Я радовался тому, что, наконец-то, я совершил п о с т у п о к — бросил свою городскую жизнь и все ее блага и приехал в деревню, на родину жить здесь постоянно. За чертой остались неудавшаяся карьера, незащищенная диссертация, треснувшая личная жизнь. А здесь так быстро и легко я оказался с квартирой, с восемнадцатью часами недельной нагрузки в школе, в которой учился когда-то, и, слава богу, без классного руководства. И целое лето было свободным — никаких забот, делай, что хочешь…
А дорога-то, дорожища! По всем правилам отутюженный, в две колеи грейдер, с кюветами, с громадными, будто на вырост, но сухими сейчас и запыленными водопропускными трубищами для пересохших, когда-то полноводных ручьев. Где был зигзаг старой дороги, там сейчас плавная закругленность с хорошей перспективой, где был бугор, там чуть приметный подъем и спуск.
— Поздно вышли. Ох, поздно, — озабоченно, отрывисто от быстрой ходьбы говорит Нюра и еще прибавляет шагу. — С четырех часов машины да трещотки эти спать не дают. И едут, и едут, будто на пожар рвутся, — продолжает она, установив сбитое предыдущими фразами дыхание. — По-жа-ар! На пожар бы так не спешили.
Мы жмемся к обочине, уступая дорогу обгоняющему нас транспорту. Я надеюсь на попутку, голосую, но без толку. Машины идут переполненными. Подались в первый рейс лесовозы, для которых, собственно, и построена эта дорога, как говорят, временная, до окончания все мелеющей, будто река в пустыне, вывозки леса, но и на них нет надежды — кабины заняты, и даже на верхних, без бортов, площадках, рискуя свалиться на повороте, лепятся люди с корзинками и мешками. Едут из поселка Юбилейный, торфяно-пыльного, выросшего на месте срубленного векового бора, рядом с осушенным болотом, где режут торф, — едут еще и глотнуть воздуха — на мотоциклах, легковушках, рвущих в клочья дымовыми выхлопами смолистую утреннюю рань. Мы, деревенские раностаи, оказались в самом хвосте этой пестрой и многошумной, жаждущей клюквы колонны.
— Да оглянись ты хоть разок, — сержусь на бегущую из последних сил Нюру.
— Буду оглядываться — не дойду, — отвечает она. — Пока бегу, силы есть. А жадности-то еще много во мне.
Да какая жадность в тебе, думаю, завела тебя жизнь на полную катушку. Все мчатся куда-то, и тебе за ними? Только они-то на колесах да с бугаиным пока здоровьем. Не угонишься — завод кончится раньше времени.