Так мы поговорили, посожалев еще о том, что Дед не сообщил своего нового адреса, что написать ему — некуда.
Каждый из нас в этот месяц, то есть со дня отъезда деда до получения его телеграммы, ощущал какую-то пустоту в душе и каждый вспоминал деда.
— Дед… Дед… — при знакомстве совал он нам по очереди свою квадратную ладошку.
— А по имени-отчеству?
— Константином зовут.
— А по батюшке?
— Николаевичем. Ты что, анкету заполняешь? — рассердился он. — Зови дедом. Меня все дедом зовут. Весь поселок. И стар, и мал.
Добавил, поразмышляв:
— И правда ведь… Как будто у меня имени нет.
Опять помолчал, сердито сопя, — видимо, обиделся вдруг на всех, кто зовет его дедом.
— Мне ведь полста два. Какой я дед?
Но, представив, что пятьдесят два — не юность, что выглядит он старше своих лет, продолжил, уже самокритично:
— Хотя морда-то — ой-е-ей. Ну да водку пить — работа тяжелая.
Походил по комнате, присел на койку, но ему не сиделось, снова принялся мерить шагами диагональ комнаты. Потом вышел куда-то, вскоре вернулся.
— Да вот, в котельную ходил, — с порога начал он. — Я ж слесарь центральной котельной. Подготовка к зиме — кому она нужна. Все дед да дед. А ведь июль на исходе.
Ложится в постель.
— Говорю управляющему трестом: не гляди, мол, что лето. За летом — и зима. Если народ будет жить в холодных комнатах — хрен тебе, а не план. «Правильно, — говорит, — согласен. Что тебе, Константин, нужно для бесперебойной работы?» Вот это другой коленкор. «Давай-ка мне электромотор в насосную, лебедку на мехпогрузку угля да бригаду плотников короба по поселку чинить…»
В дверь громко постучали и в комнату вошел милиционер.
— Вы Ряднов?
— Я, — настороженно ответил дед и приподнялся на локте.
— Что у вас вчера произошло?
Дед положил голову на плечо, нарисовал на лице недоумение.
— Так что произошло вчера?
— Это какой был день?
— Воскресенье.
— Пьяный, наверно, был.
— Что пьяный — это само собой.
Дед испуганно молчит, старается припомнить, что же он натворил вчера. Сложная работа происходила в его голове. Ему не хотелось сознаться, что он ничего не помнит. Сознайся, так сержант сразу на карандаш: «находился в сильной степени опьянения». Что-то он, конечно, помнил, но смутно. И сегодня, когда тяжелый синдром похмелья обострил совесть, дед мог наговорить на себя лишнего. А это совсем ни к чему. Если б даже и не наговорил — просто перечислил это «что-то», все равно мог погубить себя. Признайся в грехе, а грех этот милиционеру не известен, милиционер, может быть, имеет в виду какой-нибудь пустяк.
— Вахтершу, что ли, обложил?