При всей своей общительности и простоте дед за определенной чертой был скрытен. Прожив к этому времени два месяца с ним бок о бок, я мало знал о нем. Я знал сегодняшнего, «поселкового», Ряднова, а из прошлого его — почти ничего. Он не рассказывал о себе, а если и начинал рассказывать, то безбожно фантазируя, делая из сказанного или анекдот, или что-то таинственное, за туманом которого мало что проглядывало.
— Да вот две жены было, да обе выгнали. Первая за то, что много пил, мало закусывал. Вторая — что мало пил, много закусывал.
Детство его — деревенское, в юности плавал на корабле. Однажды в сильном подпитии признался, что строил первую АЭС — Обнинскую. Потом — это сочинение о лаптях и пешем своем пути от Мурманска до Магадана, рассказанное дважды (когда мы наотрез отказались верить, он не на шутку обиделся). Сколько-то лет жил в Якутии, работал на золотых приисках. В Сибири же — двадцать лет безвыездно. Болтали в поселке, что так оно и есть, что Уральский хребет для него на запоре. И эти двадцать лет вдруг вынырнули в рассказанном сне.
Мало того, что он мастер сочинять про себя небылицы, он выпускал их в свет большими тиражами, и они возвращались к нему от поселковых словохотов и сплетников еще более преувеличенными и невероятными. А он поддерживал их, соглашался, посмеиваясь.
Загадочность дедовой судьбы нас интриговала. Иногда разговаривая о нем, мы склонны были считать, что, дескать, да, дед за что-то получил большой срок, мыкался потом на поселении. Но за что? Тут мы заходили в тупик, из которого дед и не думал нас выводить.
При всем при том мы не собирались наводить справки о его прошлом — идти в отдел кадров, смотреть документы. Мне, например, было хорошо с ним, и я часто радовался, что попал именно в эту комнату, а не в соседнюю, справа или слева.
— А что, дед, мы бы с тобой неплохо и в Якутии жили, — сказал я как-то ему.
— Вдвоем?
— Вдвоем. Ты да я.
Дед чуть сконфузился и ответил не сразу:
— Не, Левонтий, ты бы со мной запил.
Позднее, однажды сорвавшись, ввиду послабления сухого закона, он споткнулся о порог, упал и заснул на полу. Но, перепутав двери, он не о свой порог споткнулся — упал в чужой комнате. Я принес его на руках, уложил в постель. Он все рвался куда-то идти, я удерживал, он разозлился и принялся ругаться.
— Эх ты, дед, дед, — стал я его стыдить. — Я тебя на руках принес, а ты меня обкладываешь. Спасибо, дед…
Дед, притихнув, вдруг смешно захлюпал носом, расплакался. И сам поразился своим слезам.
— Левонтий!.. Что ты со мной сделал? — всхлипывая, забормотал он. — Сам убива-а-ал… Меня убива-а-али. Ни слезинки…