Загорелась деревня. Я схватила свой сундук с одежой — давай тащить, и кричу на своего:
— Помогай тащить, а то сгорим! А он говорит:
— Буду гореть, лишь бы немцы не убили меня!
Не вылезал. А я схватила сундук, на порог, а там моего мужа сестра бежала и говорит:
— Всех убили, только мы с тобой живые остались. И я повалилась на крыльце. А хата начала гореть.
Тогда я поднялась.
А муж тогда схватил ребят из-за печи да в кусты побежал, утекать.
А прошли первые немцы, дак я думаю: пойду, може откопаю кого. А муж меня догнал, схватил да в баню запер. Выскочил из куста, за меня да в баню вкинул. А я кричу в той бане: „Спасайте!“ И ничего не знаю.
Когда прошли вторые немцы, дак он меня выпустил.
Ну, вот и все. Пережили все.
Вопрос: — У вас тут много убили людей?
— Много. Семьдесят. В один день убили, в яму посгоняли и побили…»
Матруна Васильевна Будник, 72 года. Рудня Октябрьского района Гомельской области.
«…Пришел немец. Я была вдова, и у меня пятеро детей было. Немец рыжий, помню, взял палку да меня в машину гонит с детьми. Гонят.
Бросили в машину и везут туда. Ага, в Озаричский лагерь.
Привезли и посбрасывали.
Дак которые бабы обессилели, дак они пристреливали на дороге. А я иду с детками, а девочка упала — вот Саша, она теперь тут поезд пропускает, тут на дороге, стрелочница. Дак она упала на дороге, а они лошадьми топчут, а они нарочно телегой едут по ней. А она между колесами попала и осталась жить.
Я вытащила ее мокрую-мокрую. Это перед пасхою — вода, снег…
Посадили нас за колючей проволокой. Яму большую выкопали, дак которое дитя ослабеет, потому что не кормили нас там, дак они живых туда кидали. Идем — переступим убитого, идем — переступим мертвого…
Девочка моя — теперь в Витебске, и зять мой там, — дак она просит:
— Мама, дайте питья, питья!..
Я, детки, нагнулась снегу взять, а он меня по плечам прикладом. Дак они:
— Ой, мама! Питья не хочем, не будем просить, только нехай не бьет.
Дети хлеба просят, дак они тогда винтовкой. А если подымешь голову, где он идет — стреляет… И так вот лежали на снегу две недели, не евши.
А потом освободили наши. Такие они, ой, идут, такие молоденькие — не солдаты, а деточки. Они ж, как снаряд падает, не кричат, что „война“, а кричат „мама“. Подрастали. И я сижу, плачу, и они идут. Рады, есть хотят наши дети, дак они в котелок набрали воды и три сухарика вынули мне, в ту воду намочили и дают — детям есть.
А мы, когда увидели, что наши, дак сразу не верили…»
Ганка Михайловна Василевская, 67 лет. Горелое Докшицкого района Витебской области.
«…С того конца стали бить, а я с одной старушкой в хату забежала. Я не добежала до своего дома, а к ней во двор. Она испугалась, старушка, руки дрожат, и хаты не может отомкнуть. Дак я отомкнула, и она вбежала в хату за мной, села около меня, а я за простыню — под кровать.