Бурков рассеянно осмотрел конверт. На нем тем же круглым почерком был выведен адрес. Фамилию написали с крючками и хвостиками, особенно на конце, — не поймешь — Н. Волошину ли, Н. Волошиной ли?
Надя спросила тоскливо:
— Что же мне теперь делать?
Отец осторожно посоветовал:
— Поговорила б ты с ним, дочка. Может, ошибка какая?
— Я с ним поговорю! — пообещала Надя, и отец ясно почувствовал, что нынче случится худое.
Николай Сергеевич явился в полночь. Он вбежал в комнату жены растрепанный и возбужденный и закричал еще от двери:
— Пляши, жена! Стихи приняли!
Женщина, глядя со слепой ненавистью, ответила:
— Я уже наплясалась. Возьми свои вещи и уходи.
Петр Егорович слышал, как молодой человек сначала упрашивал Надю, потом умолял ее, потом стал кричать, что все это ложь.
Вскоре Волошин выскочил из комнаты жены и пронесся к выходу, В одной его руке болтался плащ, в другой чернела — нелепая в эту минуту — патефонная пластинка. Он прижимал ее к новому синему костюму, в котором всегда ходил в редакции, и вот такой — несуразный и взвинченный — исчез из дома.
После бегства он каждый день писал Наде длинные письма. Сначала она, скорбно поджав губы, читала их и показывала отцу, потом стала рвать, не распечатывая.
Волошин писал, что его подло оклеветали и просил спокойно выслушать доводы.
Он несколько раз пытался поговорить с Надей, когда та шла в институт, но жена проходила мимо, не замедляя шагов.
Последнее письмо Николая Сергеевича расстроенный старик открыл сам. Волошин писал, что настаивает на разговоре и просит жену завтра, как только стемнеет, выйти в сад к забору.
На другой день, едва стало смеркаться, Петр Егорыч сказал дочери:
— Ты совсем побелела. Пошла б прогулялась в сад. Надо беречь себя.
Дочь молча поднялась и вышла во двор.
Старик, чтобы не смущать Волошина, остался в сенях и только изредка поглядывал на калитку. Но она так и не открылась.
И Петр Егорович очень удивился, услышав вскоре глухой возбужденный разговор. Волошин, видно, перелез через забор, чтобы не привлекать лишних взоров. Временами молодые люди говорили громче, потом переходили на шепот и снова о чем-то спорили.
Старик с беспокойством поглядывал на часы. Была половина двенадцатого. Разговор у забора стих, и отец облегченно вздохнул: помирились.
Прошло еще около часа. И вдруг Бурков услышал глухой захлебнувшийся крик.
Уже чувствуя, что случилось страшное и непоправимое, он кинулся в глубину сада, к забору, едва заметив, как через его верх переметнулась чья-то фигура.
У скамейки, лицом вниз, лежала Надя. Она была без сознания, и отец с ужасом увидел, как на ее платье расплываются темные пятна крови.