Почувствовал вскочившей на запятки.
Очнулся я уже в своем дому,
Там рухнул на постель, объятый жаром;
Как задремал — и нынче не пойму.
Наутро встал, разбит ночным кошмаром;
Но солнце лишь взошло на небосклон,
Уже стоял я перед храмом старым.
Он был рассветным златом окаймлен,
И ужасы полночного раздора
Развеялись, казалось, словно сон.
Что усмирило ужас мой столь скоро —
Была ли то рассветная роса
Иль тишина священного затвора?
Покоем ли пленились очеса,
Иль восхотели по возможной мере
Смягчить мою тревогу небеса?
Но стало сердце вновь открыто вере,
Ночной кошмар исчез, как жуткий лик,
И я во храм открыл спокойно двери.
Но, чуть в него поспешно я проник,
Могила в центре нефа мне предстала.
Я хладный камень сдвинул в тот же миг,
И там, виденью страшному нимало
Не веря, — о предвечный судия!
О беспощадно ранящие жала! —
Ночной невесты лик увидел я,
Со смертью мной повенчанной дотоле.
Зачем не знает зренье забытья?
Зачем рассудок не угас от боли?
Зачем вы, губы, живы до сих пор?
Ты, сердце, для чего в земной юдоли
Живешь само себе наперекор?
К чему терзаюсь мукою бескрайной,
Которой не умею дать отпор?
Наедине с трагическою тайной
Зачем живу так много долгих лет,
Своей судьбой томясь необычайной?
Теперь, когда мой век идет на нет,
За то напутствие невесте мрака
Я призван почему держать ответ?
Блажен любой, кто прожил жизнь инако,
Кто пил ее, как влагу родника,
Не чувствуя всевидящего зрака;
О, как, я это знаю, велика
Неистощимой милости криница,
Господних благ бескрайняя река!
На милость гнев Твой, Боже, да сменится,
Прощение Твое да обрету,
Душа моя тоской да не томится;
Лишь Ты восстановляешь правоту, —
Не осуди же грешные моленья:
Не дай погибнуть этому листу,
Прими меня в блаженные селенья.