].
Несмотря на постоянную ограниченность средств, русские эмигранты всеми силами стремились сохранить и поддержать традицию, по возможности устраивая как домашние, так и общественные ёлки для детей. Накануне 1920 года А.И. Куприн обратился с воззванием, опубликованном в выходившей в Финляндии газете «Новая русская жизнь». Прося помочь русской гимназии в Перкиярви пожертвованиями (вещами, книгами, учебниками, играми и пр.), писатель не удерживается от воспоминаний: «Теперь близко Рождество. Когда-то… помните?.. была Рождественская ёлка… подарки… улыбки… но… Боже мой, как давно…» [210, 273-274]. Семнадцать лет спустя К.К. Парчевский в парижской газете «Последние новости» рассказывает о полученных им от пожилого голландца письме и деньгах. Голландец сообщает ему об организованном в Лейдене объединении русских эмигрантов, которое на праздниках устраивает для детей общественные ёлки, и просит купить на присланные им деньги хороших русских книг, которые он хочет передать в это объединение для раздачи детям в виде рождественских подарков: «Они забывают свои язык и, удалённые от родной страны, могут совсем от неё оторваться. Это было бы ужасно грустно» [306, 641-642]. В 1934 году православный приход Куоккала (ныне посёлок Репино на Карельском перешейке) устроил ёлку для эмигрантских детей, на которой их угостили чаем с кренделем, после чего Рождественский дед, вызвавший всеобщий восторг, раздал подарки: «разноцветные мешочки со сластями, конфектами, пряниками и орехами» [29, 74].
Марина Цветаева, испытавшая во времена своего московского детства ослепительное счастье от ежегодных домашних ёлок (о чём мы узнаём из воспоминаний её сестры Анастасии), в письмах из Франции, адресованных своей чешской приятельнице Анне Тесковой, с поразительным постоянством упоминает о ёлках, которые она, несмотря на всегдашнюю нужду, обязательно устраивала для своих детей. 3 января 1928 года она пишет, что подарки дети «получат послезавтра под ёлкой»; 2 января 1937 года: «Но ёлка всё-таки была…» («всё-таки» — значит было опасение, что ее не будет); 3 января 1937 года: «…непрерывно о Вас думала, особенно под нашей маленькой ёлочкой, вернее сказать — над!»; 26 декабря 1938 года: «Но ёлочка всё-таки — была. Чтобы Мур когда-нибудь мог сказать, что у него не было Рождества без ёлки, чтобы когда-нибудь не мог сказать, что было Рождество — без ёлки. Очень возможно, что никогда об этом не подумает, тогда эта жалкая, одинокая ёлка — ради моего детства…»; и наконец 3 января 1939 года в последнем письме из Франции: «У нас была (и ещё есть) ёлочка, маленькая и пышная, как раздувшийся ёжик» [465,