Литература сопутствовала ёлке на протяжении всей её истории в России. Именно она во многом способствовала популяризации праздника в честь ёлки и выработке её символики. Более того, при отсутствии исконной (народной) основы культа ели литература сыграла едва ли не решающую роль в процессе распространения ёлки в России. С начала 1840-х годов стихотворные и прозаические произведения о ёлке, а также очерки, в популярной форме излагающие её смысл и символику, становятся обычным явлением [см., например: 288; 338]. Помимо текстов в праздничных выпусках газет и журналов, к Рождеству выпускались сборники стихотворений, повестей и рассказов для детей, посвящённые ёлочному торжеству: «Ёлка на праздник Рождества Христова» (СПб, 1858); «Подарок детям на ёлку» (Берлин, 1870); «Ёлка. Поздравительные стихотворения на торжественные случаи для детей» (М., 1872); «Ёлка: Книжка-игрушка» (М., 1879); «Подарок детям на ёлку» (СПб, 1879); «Ёлка» (М., 1882) и многие другие [см.: 180]. К концу XIX века рождественский рассказ о ёлке становится в периодической печати обязательным компонентом праздничного выпуска, что не раз обыгрывалось писателями-юмористами. Газетчики, стремясь выполнить свою «праздничную повинность», состоящую в написании рассказа к Рождеству, «делали экскурсии в область далёкого детства», когда они сами «скакали в коротеньких панталончиках вокруг ёлки», описывали первые ёлки своих детей и т.д. [31, 4], а в шутливых руководствах для писателей, вымучивающих к праздникам рождественский рассказ, утверждали, что «без поросёнка, гуся, ёлки и хорошего человека» такой рассказ «не действителен» [292, 3].
В тех произведениях, где ёлка была представлена как главный атрибут рождественского праздника, она либо способствовала свершению счастливых событий, либо обнажала трагический разрыв, существующий между реальностью и рождественской утопией.
Для русских писателей «критического направления» изображение праздника детской ёлки уже с 1840-х годов стало удобным поводом для «вскрытия язв» российской жизни, изображения социального неравенства, лицемерия и духовной пустоты столичной и провинциальной знати.
Одним из первых к изображению «детской ёлки» обратился Достоевский. Его исполненный сарказма и горечи фельетон 1848 года «Ёлка и свадьба» посвящён описанию «детского бала», устроенного в петербургском доме «одного известного делового лица со связями, с знакомством, с интригами». Детский бал с ёлкой показан здесь как удобный для взрослых предлог «устроить свои дела». Один из гостей, наблюдая на ёлке за детьми, присматривает себе невесту — одиннадцатилетнюю девочку, за которой, как «кое-кто замечал шёпотом», имелось приданое в триста тысяч рублей. Подсчитав, во что превратится это приданое через пять лет, он прямо на празднике задумывает женитьбу на девочке, что и было им впоследствии реализовано. В представлении Достоевского, ёлка должна была служить гарантией того, что в её присутствии не могло совершаться ничего дурного. Уже своим наличием в пространстве она как бы обеспечивала безопасность, защиту ребёнка, предполагая полное равенство детей, которые «все были до невероятности милы и решительно не хотели походить на