]) оказываются несоответствующими реальности. Щедринская разработка сюжета «чужой ёлки» предвосхищает вопрос, поставленный Достоевским относительно героя «Мальчика у Христа на ёлке»: «На другой день, если бы этот ребёнок выздоровел, то во что бы он обратился?» И, сам отвечая на него, писатель с горечью констатирует, что со временем «эти дети становятся совершенными преступниками» [123, XXII,
14].
Таким образом, у Салтыкова-Щедрина схема сентиментального рождественского сюжета подвергается существенной ломке. Автор как бы играет «в обманки» со своим читателем. Он создаёт знакомую ситуацию, литературный штамп, и тем самым подсказывает её развитие. Но следующий за нею сюжетный ход не соответствует привычной схеме, и в результате читательское ожидание оказывается обманутым. Эта игра «в обманки» ведётся не только с читателем, но и с рассказчиком: жизнь предлагает ему не предсказуемый литературный вариант, на который он настроился, но «суровую реальность».
Салтыков-Щедрин высмеивает и развенчивает как банальный сюжет «чужой ёлки», так и своего рассказчика, увидевшего в ребёнке «достаточную жертву для своих благотворительных затей». Истинное милосердие оборачивается здесь пустыми «благотворительными затеями», а сам ребёнок превращается в «жертву благотворительности». Отсюда и то чувство стыда, которое испытывает рассказчик после пережитого им инцидента: «Мне ужасно совестно перед самим собою, что я так дурно встретил великий праздник». Отсюда и заключающие очерк слова его молитвы, представляющие, как убедительно показал М.В. Строганов, реминисценции из стихотворения Пушкина «Отцы пустынники и жёны непорочны…» и молитвы Ефрема Сирина «Господи и Владыко живота моего» [413, 58-66]. Так ёлка, призванная на Рождество для того, чтобы люди не забывали закон любви и добра, милосердия и сострадания, через своеобразное разыгрывание сюжета «чужой ёлки» привела автора к осуждению своего собственного праздномыслия и к необходимости проникновения истинным, а не показным (или, скорее, здесь — самопоказным) милосердием и «деятельною, разумною любовью», которые только и дают право на проникновение «в сокровенные глубины… души».
Щедринский вариант сюжета намечен и в очерке Н.И. Мердер «Из жизни петербургских детей (Нищенки)». Здесь после описания роскошного детского праздника ёелки в богатом петербургском доме действие по контрасту переносится на чёрную лестницу, куда было выставлено ободранное на празднике дерево. Две маленькие петербургские нищенки захотели «ощипать» оставшееся на нём сусальное золото и спросили на это разрешения у кухонных работников. Разговор работников с девочками показывает, что дети уже вполне усвоили суровые законы петербургской жизни [378,