— Вы можете принять ванну первой, — с коротким смешком предложил он.
Лине вздохнула. Меньше всего ей сейчас хотелось спорить с ним. Ванна выглядела так заманчиво. Даже звуки смеха этого простолюдина показались ей теплыми волнами, омывающими ее спину. Потом, когда она переоденется в сухую одежду и расчешет волосы, она отчитает нахала за то, что он сбросил ее с борта корабля. Потом, разумеется, она простит его. В конце концов, он спас ей жизнь. И даже заказал для нее ванну.
— Я дам вам знать, когда закончу, — сказала она.
Лине замерла в ожидании, что цыган уйдет, но он всего лишь прислонился спиной к двери, скрестив на груди руки. Ей стало неловко оттого, как он смотрел на нее, будучи таким привлекательным, важным и веселым.
Его непокорные вьющиеся черные волосы ниспадали на плечи, а один особенно упрямый локон свисал на лоб. Ему следовало побриться, но отросшие бакенбарды придавали загадочный и одновременно опасный вид. Теперь, когда он снял повязку, его синие глаза, казалось, смотрели ей прямо в душу, слишком уж живо напоминая о той ночи страсти, которую они провели в каюте Сомбры.
Она быстро отвела взгляд.
— Теперь вы можете идти, — повелительно промолвила она, хотя уже догадывалась, что он вовсе не намеревается уходить.
— Идти? — он вопросительно приподнял бровь.
— В свою комнату, — прошептала она.
— Это и есть моя комната, — тихо произнес он в ответ.
Она глубоко вздохнула, чтобы успокоиться.
— А где же тогда моя комната? — спросила она, опасаясь, что ответ и на этот вопрос ей известен.
— Я не жадный, — ответил он, великодушно склонив голову в поклоне. — Что мое, то ваше.
Господь свидетель, она пыталась проявить терпение.
— Мы больше не на борту корабля Эль Галло. Нет необходимости продолжать этот фарс. Мне нужна отдельная комната.
— О! А у вас есть деньги? — невинно спросил он. Но потом ухмыльнулся, и Лине поняла, что он специально все подстроил, воспользовавшись своим преимуществом.
Разумеется, у нее не было денег. Об этом позаботились пираты. У нее отобрали даже медальон. От отчаяния ей хотелось закричать. Будь оно все проклято! Она отнюдь не была беспомощна. Как она может доказать цыгану свою самостоятельность, когда она постоянно вынуждена полагаться на него во всем?
Она села на край постели и принялась снимать сапожок из грубой кожи, доходивший ей до середины голени. При этом она что-то бормотала себе под нос, награждая его всеми известными ей эпитетами, начиная от «грязного мошенника» и заканчивая «бессердечной скотиной».
Последнее выражение задело его за живое.
— Я вовсе не бессердечный, — заявил он ей, отходя от двери. На мгновение он предстал перед ней в облике обиженного маленького мальчика.