Что там притворяться, уходя, я и сам втайне отлично сознавал, что это попытка с негодными средствами. Я знал, что никуда от хоккея и от «Спартака» мне уже не деться.
Я пишу эти строки летом, когда у хоккеистов каникулы. Сейчас самая пора принимать очередное решение. Но я уже сдался. Я спокойно жду первой тренировки. Вот-вот начнется мой четырнадцатый сезон в команде мастеров «Спартака». Моя научная карьера не начнется уже никогда. И честное слово, мысль эта не вызывает во мне ни тени грусти.
Мне осталось играть недолго: я один из самых взрослых (не хочется говорить — старых) игроков в классе А. Но из хоккея я, уверен, не уйду. Буду тренировать, может быть, судить, обязательно — играть. Не во Дворце спорта, так на «Ширяевке», не за «вторую клубную», так за ветеранов.
Свой четырнадцатый сезон я закончил досрочно. Теперь я тренер «Спартака». Но играть, как и предполагал, продолжаю. Пока за первую клубную. Наверное, будут и вторая, и ветераны.
Я часто слышу сострадательные речи о том, что вот, мол, бедняги хоккеисты, поскольку нет у них условий для учебы, что надо придумать для них какие-то специальные летние вузы, обеспечить возможность получать образование каким-то иным путем, чем получают его все прочие молодые люди.
Я не верю в искусственные пути. О своем будущем человек должен думать сам. Никто не сделает это вместо него. Конечно, быть большим спортсменом и одновременно учиться нелегко. Но разве в жизни что-нибудь дается легко? Разве легко поднимать на вытянутые руки двухсоткилограммовую штангу, или пробегать за десять секунд стометровку, или забивать голы Мартину, или не давать забивать голы Фирсову, или обводить Давыдова? Мы же мужественные и сильные люди на площадке. Что же мешает нам быть такими же и за ее пределами?
Мы проиграли. Как и в прошлом году в Гренобле, проиграли сборной Чехословакии. Представляю себе самочувствие наших ребят.
Наверное, как тогда, в Гренобле, молча приехали в гостиницу. Ни у кого нет сил ни говорить, ни думать, ни двигаться. Единственное желание каждого — чтобы тебя оставили в покое. Сидеть бы так и сидеть, ничего не видя и не слыша.
Помню отлично тот вечер.
Спускаюсь вниз, к полю, и вдоль борта иду в раздевалку. По дороге ловлю себя на том, что все внутри у меня неприятно подрагивает и я то и дело потираю руку об руку. Это у меня признак крайнего волнения. Состояние это я ужасно не люблю, но избавиться от него нельзя, пока не выйдешь на поле. Да, но сегодня выйти на поле мне не придется…
В раздевалке гробовая тишина. Все встают почти одновременно, чтобы идти на разминку.