Сбившиеся в кучу возле камня, одетые в лохмотья, люди начали глумиться и оскорблять нас.
— А, Тиндарей! Отчего не приходишь на рынок? Самое подходящее место для тебя — ты ведь торгуешь своими дочерьми! — кричал один.
— Нет, только Лебедушкой! — выкрикнул другой.
Откуда они узнали мое домашнее прозвище? Как они посмели произнести его?
— Посмотри-ка на свою жену! Посмотри! — закричали все хором. — Что там прилипло у нее между ног? Уж не перышки ли?
— С кем следующим? — Теперь толпа нападала на мать. — С быком, как царица Крита? А не хочешь попробовать с дикобразом?
Один вскочил на камень и замахал руками, его плащ захлопал.
— Улетаю! Улетаю! Тут появилась птица поважнее!
Отец с матерью шли опустив головы, что было очень непохоже на них, и не давали никакого отпора.
Клитемнестра отделалась довольно легко: когда она проходила мимо улюлюкающей толпы, ей досталось несколько замечаний лишь по поводу коренастой фигуры и больших ступней. А затем наступила моя очередь. Толпа продолжала свистеть и визжать, а кто-то попытался сорвать с меня покрывало:
— А клюв у тебя есть? Покажи-ка клюв!
Теперь, когда покрывало хотели сорвать, я стала его защищать. Я изо всех сил вцепилась в золотой обруч и не отпускала рук.
— А где скорлупа? Яйцо-то большое было?[5]
Кричали еще что-то, но я не помню что. Я прошла мимо как можно быстрее, стараясь при этом не бежать — чтобы не показать им, что боюсь. Но меня била дрожь. Оказавшись по ту сторону камня и оставив насмешки за спиной — теперь они предназначались тем, кто шел следом, — я бросилась к матери.
— Все позади, — сказала она. — Мы не предупреждали тебя, но все это входит в обряд посвящения — пройти через шквал оскорблений. Но ты выдержала испытание.
В ее голосе слышалась гордость за меня.
— Для чего это нужно?
Я находила такой обычай жестоким и бессмысленным.
— Чтобы всех уравнять, — ответил отец. — Цари и царицы должны претерпеть унижение наряду с прочими смертными. Что бы нам ни кричали — мы не имеем права наказать крикунов. Таковы правила.
Отец рассмеялся, словно речь шла о самом простом деле, но я понимала, что это смирение стоило ему больших усилий и размышлений.
— Да, это урок смирения, — добавила мать. — Человек должен хоть раз услышать самое гадкое, что о нем болтают за глаза. Особенно если он постоянно окружен льстецами.
Мы приостановились, дожидаясь Кастора и Полидевка, которые продирались сквозь град насмешек.
— Считается, что мы извлекаем из этого испытания уроки, — говорил отец, и его губы искривились, как это бывало, когда его посещала важная мысль. — Лично я извлек один урок: он касается Елены. Мы пустим слух, что она прекраснейшая из женщин на свете. Да, именно так. Не больше и не меньше. Она будет по-прежнему носить покрывало. Это подогреет интерес и увеличит выкуп с жениха.