Открыв драгоценные лари, Приам вынул дюжину больших тонкотканых покрывал, дюжину платьев, дюжину разноцветных ковров, дюжину золотом тканных плащей, дюжину хитонов, десять талантов золота, два треножника, четыре таза, драгоценнейший кубок — подарок фракийцев. Все это погрузили на новую повозку для мулов, с крепкими колесами, дивной работы, к ней привязав большой кузов. В повозку впрягли мулов, а в колесницу — коней, и Приам с глашатаем отправились в логово врага.
LIX
Мы не находили себе места: садились, вставали, мерили шагами комнату, снова садились.
— Вернется ли он? — повторял Парис. — Нужно было поехать с ним, несмотря на запрет. Я бы подобрался вплотную к Ахиллу и убил его. А теперь… — Он в отчаянии разводил руками.
— Это нечестно — отправиться с мирным посольством и убить, — возразила я. — Так поступают коварные ассирийцы, но не троянцы.
— Нечестно? — фыркнул Парис. — Существует ли месть, которая превзойдет бесчестье, учиняемое им Гектору?
Конечно, Гектор, благороднейший из троянцев, не заслуживал такой участи.
— Гектора предали, — сказала я. — Ему померещилось, что Деифоб рядом. Гектор рассчитывал на него. А это был мираж. Богиня, принявшая человеческий облик. Беспредельное коварство. Ненавижу богов! — не сдержалась я. — Всех богов! Неужели они не могут вести себя как порядочные люди? Неужели даже на это они не способны? Неужели мы требуем от них слишком многого?
Парис положил руки мне на плечи.
— Говорят — причем мудрые люди говорят, — что боги не совершают ничего такого, что не свершилось бы естественным путем. Боги могут подстрекать нас, посылать сны и видения, но если даже мы не обратим внимания на сны и видения, ничего не изменится. Произойдет то, что должно произойти. Судьба Гектора — погибнуть от руки Ахилла, ибо Ахилл сильнее его. А моя судьба — или удача — любить тебя. И обещание Афродиты тут ни при чем.
Я вспомнила увитый розами грот Афродиты. Могу ли я с уверенностью утверждать, что она никак не повлияла на мое зрение? Что я смотрела бы на Париса теми же глазами, не побывай я в волшебном гроте? Теперь мне кажется, я неизбежно полюбила бы его, едва увидев. Неважно каким и когда. Например, на лугу, когда он укрощает лошадей… Или на палубе корабля, плывущего в Спарту… Или в горах, пасущего скот… Или убирающего навоз из хлева… При этой мысли я рассмеялась.
— Да, в глубине души я чувствую, что ты прав… — кивнула я.
— Но что с отцом? Мне становится плохо, когда я думаю, как он склоняет голову перед этим извергом!
Мы вышли на крышу, откуда открывалась равнина с окраиной греческого лагеря, но ничего не увидели. Ни движения, ни теней. Приама поглотила ночь.