Он попытался погладить меня, но рука не слушалась и осталась лежать такая же безжизненная, как бревно.
— Погоди, я сейчас. — Я наклонилась, чтобы поцеловать его в лоб, еще недавно горевший огнем, а теперь холодный, как озеро Эноны.
Тут меня пронизала волна трепета, и я быстро вышла из комнаты: я не хотела умолять Зевса при Парисе.
Трудно было найти в переполненном постояльцами дворце уединение. Наконец я отыскала чулан, в котором хранилась провизия: вряд ли подходящее помещение для разговора с Зевсом.
Я нашла две курительницы, поставила их на пол дрожащими руками и простерлась перед ними, всем телом ощущая холод каменного пола.
— Зевс, сын великого Кроноса, отец богов, царишь ты на небе, дела людей ты ведаешь благих и злых. Сжалься надо мной. Я в смирении простираюсь перед тобой, я молю тебя — подари жизнь моему супругу, Парису. Ты можешь спасти его. Ты можешь вернуть ему здоровье. Ты — могущественнейший из богов, и все в твоей власти.
Ответа не последовало. Значит ли это, что Зевса не существует? Или что он мне не отец? Или что я не знаю правильных слов?
— Я нахожусь в смятении, не могу найти правильных слов. Но ты ведь можешь читать прямо в моем сердце! Ты видишь мое единственное желание. Исполни его! Или дай мне умереть вместо Париса. Ты позволил Алкесте занять место мужа, позволь и мне!
Вдруг в голове пронеслась эта история. Аполлон пообещал Адмету, что, когда наступит его последний день, смерть пощадит его, если кто-нибудь из близких добровольно умрет из любви к нему. И вот прилетел к Адмету Гермес и призвал его в Аид. Адмет бросился к своим престарелым родителям, обхватил их колени и упрашивал уступить ему конец жизни. Однако оба наотрез отказались, сказав, что не устали еще наслаждаться жизнью и ему лучше смириться с выпавшим жребием, как делают другие. Тогда из любви к Адмету его жена Алкеста приняла яд, и ее тень спустилась в Аид.
Но Зевс молчал. Я приподнялась на колени и стала раздувать дым над курительницами, надеясь так привлечь внимание Зевса.
— Взываю к тебе, отец! Смилуйся надо мной.
И вдруг я услышала голос — то ли ушами, то ли сердцем.
— Я слышу тебя, дитя мое. Ты просишь о невозможном. Нить человеческой жизни держат в своих руках мойры. Я над ними не властен: они не мои дети, а дети великой богини Необходимости. Она зовется «Могучей судьбой», и с ней не спорят даже боги. Парису суждено умереть, и он умрет. Я не могу спасти Париса, как не мог спасти своего сына Сарпедона, когда он был ранен в сражении. Мне жаль, дитя мое.
— Ты называешь меня «дитя»?
— Да, потому что ты и есть мое дитя. Ты единственная земная женщина, которую я признаю своей дочерью, и ты не умрешь.