Было семь часов утра. Сара должна была проводить меня до большой дороги, где ходили дилижансы. Когда я подошел к мадам П., чтобы попрощаться, мое сердце ужасно сжалось. И она тоже жестоко страдала. Об этом свидетельствовали болезненно искаженные черты ее лица. Ее молчание говорило о многом. В первую очередь, об огорчении: ибо, несмотря ни на что, она искренне и преданно меня любила. Но помимо этой непосредственной привязанности в ней чувствовалось и раздражение, я в этом не сомневаюсь. И она была в этом права. Разве могла она простить мне это странное положение, которое я занял в ее доме, рядом с ее дочерью, чья чистота была ей так дорога? Вместе с тем я не мог поверить в то, что она догадалась об интимном характере наших отношений. Нет, ибо это поразило бы ее как громом, принимая во внимание силу ее чувств. Моя честь была для нее надежным гарантом целомудрия ее дитяти.
Редкая и плачевная наивность со стороны матери!.. Совершенно не разбираясь в жизни, она не могла поверить в то, что я могу появиться в обществе с именем и гражданским состоянием, свойственными своему полу. «Так что же, дорогая Камилла, — сказала она мне, — может быть, когда-нибудь мне придется называть вас «мсье»! О! нет, этого не будет, не так ли?» — «Будет, мадам, и довольно скоро, уверяю вас. Лучше спросите об этом у монсеньера Б.» — «Но что скажут люди! Ведь скандал непременно коснется и моего дома! И что тогда?!»
Это заботило ее больше всего и стало для нее кошмаром. Она уже видела, что ее пансионат закрыт и ее репутации нанесен серьезный удар. Перед подобной перспективой она уже забыла о своей дочери, она не собиралась размышлять о прошлом, но заботилась исключительно о будущем.
«Ну что ж, прощай, дорогая дочка!» После чего эта прекрасная женщина не смогла больше вымолвить ни слова, Сара же отвернулась, удерживая слезы. Я подал ей знак, и мы уехали по окольной дороге, которая не проходила через город. Я взял ее руку и прижал ее к своей груди. Она время от времени отвечала мне пожатием руки. Тогда наши взгляды встречались и говорили больше, чем фразы, которые умирали на наших губах.
Ни один человек, который увидел бы наши объятия, не догадался бы о таинственной драме, перевернувшей эти юные жизни, с виду такие мирные и спокойные!
Разве истина порой не превосходит любые идеальные построения, какими бы преувеличенными они ни казались? Ведь отсюда совсем недалеко и до метаморфоз, до Овидия!
Я в последний раз сжал в объятиях ту, которую звал своей сестрой и которую я любил со всей страстью своих двадцати лет. Мои губы коснулись ее. Мы уже все сказали друг другу. На сей раз я уезжал, унося в своей душе все счастье, которым наслаждался все эти годы, и первую и единственную любовь своей жизни. Дилижанс удалялся и увозил меня от моей возлюбленной. Все было кончено.