Где-то вдали прозвенел звонок, и мы быстро засобирались. Сейчас начнется половодье из оголодавших школьников, могут и в пол втоптать.
— Ты только, Андрей, это… — директриса замялась, подбивая слова.
— Могила, — заверил я.
— Ага, молодец, понимаешь. Особенно насчет евреев, никому.
— Понимаю, Татьяна Анатольевна, — кивнул я.
— Хорошо, беги.
Я прыснул в кулак:
— А можно, пойду?
— Хорошо, — заулыбалась Тыблако. — Иди.
И я пошел, осторожно, вдоль стены, чтоб меня не снесли ломящиеся наперегонки в столовую, как стадо обезумевших гамадрилов, ученики. Вперёди инглиш, а у меня так и не появилось ни одной убедительной идеи, как мимикрировать под уровень знания восьмого класса.
Хоть и говорят, что напоследок не надышишься, но я решил использовать спокойную обстановку в пустом классе для последнего прогона текстов. Первые пятнадцать минут именно этим и занимался, пока за моей спиной не заняла своё место Тома.
Я замер, уткнувшись невидящим взглядом в страницу, потом собрался с духом и обернулся. Тома повторяла темы, наклонив голову, и солнце бликовало яркой медью в её чуть завивающихся каштановых волосах. Почувствовав взгляд, она оторвалась от тетрадки и вопросительно посмотрела на меня.
Да, они всё такие же двухцветные. В прошлый раз мы оказались глаза в глаза слишком поздно, за неделю до выпускного бала, и все последующие годы сожаление о несбывшемся порой накрывало меня как волна, с головой, отправляя в чёрную депрессию. Я улыбнулся:
— У тебя глаза разного оттенка, один ярко-зелёный, второй – зеленовато-серый. Знаешь?
— Только сейчас заметил?
— Угу, дурак был.
— Самокритика – это хорошо, у нас это приветствуется.
— Правду говорить легко и приятно, — с достоинством отвечаю я.
Тома чуть прищурилась и впервые посмотрела на меня с интересом:
— Читал?
— Многократно.
— «Посев»? — лукавая улыбка с ямочками.
Ну да, ямочки на щечках – это мое слабое место, знаю и ничего поделать с собой не могу. Да и не хочу.
— Приличная советская девушка не должна знать таких ругательств.
Тома закусила губу, пытаясь сдержаться, но не выходит, и она смеется во весь голос, откинув голову назад.
— Да, надо запомнить, дома повеселю, — лёгким движением она отбросила свалившуюся на левый глаз челку.
Я с какой-то щемящей грустью рассматриваю милую линию её шеи и подбородка, слегка розовое на просвет левое ушко. Помнится, у неё хрящики там мягкие как тряпочки, и при сильном ветре ушки забавно трепещут в потоках воздуха.
— Ты чего? — встревоженно спросила она.
— А? — отрываюсь от созерцания, — а, любуюсь красивой девушкой.
— Дурак, — отрезает Тома, заливаясь краской до самого белоснежного воротничка, и отгораживается от меня листами с темами.