Повисла тишина. Каждый вдруг подумал о Мари-Клод — матери, бабушке, теще. Ее тело и в самом деле еще не остыло, а кто о ней вспоминает? Мальчики с беспокойством смотрели на Клотильду. Обычно она задавала тон, выбирала тему разговора, придумывала нужные фразы. Сейчас она улыбнулась сыну доброй и мягкой улыбкой, означавшей готовность без колебаний разделить с Алисой монополию на истину.
Все перебрались в гостиную. Пьер дочитывал газету, сестры немного побились над кроссвордом из «Фигаро». «Нет, ну надо такое удумать», — время от времени повторяла Клотильда, сидя рядом с Алисой на велюровом фиолетовом диване. «В прошлый раз его здесь не было», — отметила про себя гостья. Взор ее затуманился, и она погрузилась в созерцание новогодней елки, стоявшей возле телевизора в сиянии бесчисленных огней. Разноцветная гирлянда мерцала в ритме ее сердца. Она разглядела золоченые и серебряные шишки, знакомые по старому дому, и поняла, что сестра ничего не выбросила. Рождество было единственным праздником, на который их родители по каким-то мистическим причинам не распространяли налет удушливого цинизма. Если бы все детство, мелькнуло у нее, было таким же счастливым, как те вечера, в дальнейшем это обрекло бы ее на вечную грусть. Она не догадывалась, что счастье остается как раз с тем, кому оно хорошо знакомо.
Первыми ушли спать Поль с Виктором. Потом Алиса, которую сестра взялась проводить в комнату «со шкафами» — действительно их там стояло аж три штуки. Принимая ванну в крохотной каморке под лестницей, она рассматривала свое тело, плавающее под густым слоем пены, словно труп утопленницы. Колокола с соседней церкви прозвонили одиннадцать часов, из-за стены слышались приглушенная музыка и мальчишеский смех. Она припомнила все, о чем болтала за ужином, слегка устыдившись собственному нахальству, закрыла глаза и глубже погрузилась в обжигающе горячую воду. Тутой обруч, сжимавший голову, немного ослаб, и она сейчас же вспомнила: «Читти-Читти, Бэнг-Бэнг». Вот как называлась та машина из английской книжки, которую тетя Фига читала им в детстве. «Это не страшно, что вы ничего не понимаете, — говорила она. — Что-то все равно останется». На самом деле память сохранила только картинки.
Улегшись в постель, она долго не могла заснуть и думала о Пикассо. О его руках, в которых чашка с кофе казалась извлеченной из детского посудного набора; о тревоге в его глазах, наблюдавших, как она натягивает кроссовки возле фонтана в Бобуре. «Я люблю этого человека!» — убежденно сказала она себе, словно произносила речь в свою защиту перед судом присяжных.