Пикассо почувствовал, как кровь ударила ему в голову. Не слушая ее тихого: «Не надо!» — он быстро обернулся.
— Здоровяк за барной стойкой?
Алиса кивнула.
— Нет, вы только представьте себе, — заговорила она, делая знак официантке принести счет. — Я сижу здесь и думаю: вот, я лежала в постели с этим мужиком, а он стоит в нескольких метрах от меня и спокойно вытирает стаканы и даже не помнит меня. Все-таки это не такой уж пустяк — переспать с кем-нибудь.
Пикассо резко поднялся со стула и зашагал к барной стойке. Алиса вышла на улицу. «Ну и дура же ты», — обругала она себя, плотнее запахиваясь в пальто.
Она приехала сюда на электричке, и инспектор, догнав ее, предложил подвезти.
Опять пошел снег, но она ему больше не верила. Она уселась в машину, которая пахла Парижем, втиснулась как можно глубже. Они миновали замок и выехали за пределы городка. Пикассо вел уверенно, как местный житель. От печки поднималось мягкое тепло, ласково обволакивая ноги.
— Вы знали, что ваш отец каждую неделю навещал мать в санатории?
— А Клотильда знала? — встревоженно спросила Алиса. Она всегда боялась, что от нее что-то скрывают.
— Не уверен. Медсестра сказала, что он приходил каждую субботу и приносил коробку шоколадных конфет. Те, что с ликером, ел сам, остальные отдавал ей. Они не разговаривали. Иногда он читал ей стихи на немецком.
— Которых она не понимала. Хватит, а? Я не желаю об этом слушать. Ведите свое расследование, но избавьте меня от подробностей! — Она зажала уши руками, как всегда делал Шарль, когда они спорили и он понимал, что не прав. Пикассо умолк, но Алиса еще некоторое время просидела, не отпуская рук от ушей. — Сверните налево, — буркнула она. — Поедем вдоль Луары. — Они выехали на деревенскую дорогу без всяких указателей, лентой тянувшуюся между набухших влагой полей — сказывалась близость реки. — Все детство, сколько себя помню, я мучилась насморком. Вечная сырость, вечно промокшие ноги… До сих пор иногда снится.
Пикассо слушал ее, чувствуя, как его захватывает эта странная жизнь. Во время некоторых расследований, связанных с «яркими личностями», как он их называл, он уже переживал подобное ощущение, похожее на слишком глубокий вздох, от которого кружится голова и слабеют ноги. По знаку Алисы они пересекли перекресток и покатили дальше. Через несколько километров Пикассо сбросил скорость, свернул на узкую дорогу и выключил мотор. Смотреть друг на друга они не могли и потому погрузились в созерцание огромного дуба, покрытого мелкой снежной пылью. Пейзаж за ветровым стеклом открывался невеселый, и вообще все происходящее, по мнению Алисы, отдавало катастрофой. Она за сто метров чуяла приближение таких вот безвыходных ситуаций, распознавать которые научилась очень рано — по запаху, звуку, касанию. И противостоять им научилась — благодаря шустрой Клотильде и щедрой сердцем тете Фиге, не способной пройти мимо нуждающегося в помощи человека. Они преподали ей искусство жить. Пикассо глядел на чуть покачивающиеся ветви дуба. Он сидел с отсутствующим видом, неподвижный, словно Будда, в узком пространстве между спинкой сиденья и рулем, не снимая ног с педалей. Алиса открыла бардачок, порылась в дисках и — о чудо! — нашла «Лучшие хиты» — именно тот диск, который она попросила бы, будь у нее выбор. Найти выход из безвыходной ситуации иногда можно. Для этого нужно лишь сместить акценты и переключить боль. Она вставила диск в проигрыватель, врубила звук на максимум, распахнула дверцу, перепрыгнула через лужу и пробралась к ветровому стеклу, встав так, чтобы взгляд Пикассо уперся в нее. В машине гремели акустические гитары, певец вопил, по-английски рассказывая историю парня, умчавшегося в пустыню на лошади, ему подпевали слаженные голоса. «Музыка для сопливых девчонок», — как говаривала Клотильда, которая терпеть ее не могла.