Музыка окутала их, как темнота спальни, позволяющая включиться всем чувствам, смягчая остроту каждого, словно невидимое покрывало, не мешающее замечать все, что происходит вокруг. Он придвинулся к ней и начал бережно снимать с нее одежду. За запахом ее восточных духов, доступных всем и каждому, он открывал другие ароматы, предназначенные ему одному и всплывающие из-под очередного слоя одежек. И становился мужчиной, каким давно перестал быть, а может, и не был никогда. Он делал именно то, что хотел делать, ловко и ласково, никуда не спеша. Его дрожь унялась, а на сердце снизошел покой. Потом улыбки исчезли с их лиц. Взгляды стали жестче. Нежность уступила место серьезности, и они превратились в необходимых друг другу мужчину и женщину. «Do you really love me? I hope you do…»[19] Пикассо почудилось, что Алиса сказала ему, что любит его. Алисе показалось, что по щекам Пикассо катились слезы. Наслаждение обрушилось на них неожиданно сильной болью. Они надолго сохранят в памяти это ощущение электрического разряда, разрывающего внутренности и не дающего дышать, и будут снова испытывать его, вспоминая этот день, в самых разных местах — на улице, посреди разговора, где угодно.
Пока Алиса одевалась, он вышел счистить с ветрового стекла налипший слой снега. На улице почти стемнело. К ней снова, как при пробуждении, вернулось чувство реальности происходящего, и она с тревогой подумала о Венсане и детях. Как она станет сосуществовать с ними теперь, когда в ее жизни была любовь с Пикассо? Он смотрел на нее через стекло и мысленно тоже подводил итоги. Возвращение со звезд обойдется без звука фанфар. Никто не будет встречать их, махая флагами.
— Я тебя отвезу, — сказал он, усаживаясь в машину.
Видимость упала почти до нуля. С небес хлопьями валил снег, в беспорядочной пляске кружась перед фарами. Когда они въехали в поселок, он крепко сжал колено Алисы, вложив в этот жест всю силу своего отчаяния перед тем, что их ждет впереди.
Клотильда, тетя Фига и Пьер поняли все, едва она ступила на порог. Рассеянный Анри не понял ничего, как и Шарль, увлеченно игравший с котом. Старших детей дома не было. Поужинали остатками пиршественного стола. За едой обсуждали Дьепп. Тетя Фига дала выговориться племянницам, понимая, что это им необходимо. У Алисы остались от этих мест волшебные воспоминания, похожие на короткие вспышки нирваны, — высокое и очень голубое небо, хлопающие на ветру, от которого перехватывает дыхание, знамена, длинная дорога вдоль моря, галька, скрипящая под ногами и колющаяся даже сквозь влажное полотенце. Но главное — любовь и проявляемый к ним искренний интерес. Это была такая редкость, сродни экзотике, что каждый миг их тогдашних каникул казался погружением в эйфорию. До сих пор эти давние картины представлялись ей чем-то вроде высокохудожественных фотографий или изумительно красивых открыток, с потрясающей точностью воспроизводящих сложную гамму детских ощущений. Алиса в тот вечер купалась в счастье, словно находилась внутри мертвой петли, описываемой с одной стороны Дьеппом, с другой — Пикассо. Она поймала взгляд Шарля, который еще никогда не видел мать такой — внимательной ко всем и прекрасной, как ангел. Пьер ни с того ни с сего принес бутылку шампанского. Они чокнулись просто так, без тоста, и, думая об умерших, почувствовали себя живыми.