Охотничье братство (Ливеровский) - страница 33
Весна! Весна! (Братья Ливеровские у реки Керести. 1965 г.).
Иногда мне казалось, что компания для него — главное на охоте. Но нет! Даже разговаривая, он был «включен» в охоту, чувствовал приближение птицы или зверя и невероятно быстро успевал выстрелить. Конечно, он знал и любил многие виды охоты.
Все, кто знал Юру, говорят прежде всего о его легком, общительном, прямо-таки солнечном характере. Со стороны жизнь его представлялась безоблачной. А между тем в ней бывали весьма суровые моменты.
В Ленинграде Юра с женой жил отдельно. Вскоре после убийства Кирова Юрий прибежал к отцу и сказал, что его вызывали в «Большой дом» и предложили немедленно выехать в ссылку в Иргиз. На вопрос: «За что?» — уполномоченный ответил: «Вы сын царского министра». Юрий пытался объяснить, что на самом деле все не так: он племянник, а не сын Александра Васильевича Ливеровского, что брат отца действительно был министром, но не при царе, а во Временном правительстве Керенского, и хоть он и был арестован при взятии Зимнего и чуть не расстрелян, но вскоре освобожден, заслужил доверие и давно работает в ЛИИЖТе, декан факультета, заведует кафедрой. Юра предложил уполномоченному самому проверить, дал телефон дяди Саши. Возражения не помогли: 24 часа на сборы — и всё.
Отец посоветовал: «Не возвращайся домой. Вот деньги, поезжай в Москву к Куйбышеву». Отец знал Куйбышева по Самаре, когда заведовал там губернским отделом здравоохранения. Юрий поехал, пробился на прием. Куйбышев встретил доброжелательно, переспросил: «Сын Алексея Васильевича?» Выслушал, сказал: «Возвращайтесь в Ленинград и не беспокойтесь. Передайте отцу привет». В Ленинграде курьер принес Юрию бумагу, отменяющую высылку. Так счастливо окончился эпизод, который мог стать трагедией. Для меня, впрочем, он имел последствия весьма болезненные.
Я с семи лет вел дневники. Помню первую запись: «Мы сидим на бревнах, скоро придут коровы, если первая красная — завтра будет хорошая погода». Писал дневник довольно регулярно, часто вклеивал фотографии; конечно, там были и люди в погонах: отец и дяди, артиллерист и путеец. В 1934 году у меня было 39 тетрадок и мечта — стать писателем. Эти дневники Юрий в мое отсутствие (я работал тогда в Ижевске) с криком: «Погоны, погоны!» — сжег. Я до сих пор сожалею о гибели этих тетрадей, в них было столько ценнейших теперь записей.
Большим и постоянным увлечением, любовью Юрия были собаки. Англичанка Диана, ирландец Топка, пойнтер Дик, полностью испорченный нами, — это еще собаки отца. Первой и незабываемой собственной собакой Юрия стал Хессу — лайка, привезенная им с Кольского полуострова. Хессу регулярно занимал первые места на выставках. Профиль этой собаки послужил моделью для круглой печати Общества кровного собаководства. И по работе это была отличная собака — правда, ярко выраженная «мелочница»: белка, глухарь, куница, норка. Медведя боялась панически. Мне Юрий привез с Печоры большого, казавшегося угрюмым Ошкуя, черно-белую лайку. С этими двумя собаками мы долго ходили на охоту. Позже Юрий завел гончую, русскую пегую Онегу, потом Ирику, ирландку. Впрочем, перечислить всех собак, которых он сам держал или к которым имел отношение, держа в компании, просто невозможно.