Велика была досада Альберта; велико было негодование Виктории. «Палата Общин, — писала она, — становится совершенно неуправляемой и опасной». Принц, увидев, что Пальмерстон держится в седле еще крепче, чем прежде, понял, что нужно принимать решительные меры. Еще за пять месяцев до этого предусмотрительный барон, на всякий случай, составил меморандум, который был тщательно маркирован и положен до времени под сукно. И вот теперь час настал, и пришло время им воспользоваться. Королева скопировала слова Стокмара и послала их премьер-министру с требованием показать ее письмо Пальмерстону. Она полагает, что было бы правильным, писала она, во избежание подобных ошибок в будущем, кратко объяснить, чего именно она ждет от своего министра иностранных дел. Она требует:
«1. Чтобы он четко формулировал свои предложения по каждому конкретному случаю, дабы королева ясно представляла, на что она дает свое королевское согласие.
2. Если она уже дала на что-то свое согласие, то министр не может этого ни изменять, ни исправлять; подобный акт будет рассматриваться как проявление нелояльности к Короне и в соответствии с ее конституционным правом будет справедливо наказываться смещением провинившегося министра».
Лорд Джон Рассел поступил в соответствии с указаниями и вручил письмо королевы лорду Пальмерстону. Их разговор, имеющий величайшее конституционное значение, остался совершенно неизвестным окружающему миру.
Будь Пальмерстон более восприимчивым, он, вероятно, подал бы в отставку после такого уведомления. Но восприимчивостью он не страдал; он любил власть, и власть его была сильнее, чем когда-либо; его безошибочный инстинкт подсказывал, что сейчас не время уходить. Тем не менее он был серьезно обеспокоен. Наконец до него дошло, что ему противостоит могущественный противник, чьи мастерство и сила, если их не подорвать, смогут нанести непоправимый урон его карьере. Поэтому он написал лорду Джону: «Я сделал себе копию этого меморандума и неукоснительно буду следовать изложенным в нем требованиям» — и в то же самое время испросил аудиенции у принца. Альберт немедленно вызвал его во дворец и с удивлением заметил, как мы читаем в его меморандуме, что, когда Пальмерстон вошел, «он был сильно взволнован, потрясен, и со слезами на глазах, явно пытаясь меня тронуть, поскольку я никогда не видел его иным, как с довольной улыбкой на лице». Старый политик разразился потоком торжественных заявлений и извинений; молодой хранил холодную вежливость. Наконец, после долгой и бесплодной беседы принц поднялся и сказал, что, дабы дать лорду Пальмерстону «пример того, что хотела королева», он «задаст ему один прямой вопрос». Лорд Пальмерстон замер в почтительном молчании, и принц начал следующим образом: «Вам, конечно, известно, что королева высказала несогласие с Протоколом о Шлезвиге, и известны причины, по которым она это сделала. Однако ее мнением пренебрегли, и Протокол, декларирующий желание Великих Держав сохранить целостность Датской монархии, был подписан, после чего король Датский вторгся в Шлезвиг, где теперь бушует война. Если и Гольштейн подвергнется нападению, что вполне вероятно, немцы неизбежно поспешат ему на помощь; Россия же угрожает вооруженным вмешательством в случае успеха Шлезвига. Что вы собираетесь делать в случае возникновения конфликта (спровоцирующего, скорее всего, войну во всей Европе), который, по всей вероятности, возникнет именно тогда, когда мы должны быть в Балморале, а лорд Джон в другой части Шотландии? Королева полагает, что вы предусмотрительно исследовали все эти возможности, и требует категорического ответа, что вы собираетесь делать, если предполагаемые события произойдут». Странно, но на этот прямой вопрос у министра иностранных дел ответа, похоже, не нашлось. Все это, сказал он, очень запутано, и упомянутые Его Королевским Величеством случайности вряд ли произойдут. Принц настаивал, но ничего не добился. Целый час он пытался получить ясный ответ, пока, наконец, Пальмерстон не откланялся. Альберт в недоумении развел руками: ну что можно поделать с таким человеком?