Подумать не получилось: Натали вдруг обхватила голову руками, а в следующий миг согнулась, практически упав на стол, и уши заложило от протяжного воя. Это произошло так быстро, что даже Сокол не сразу понял, что случилось. Кинулся к женщине, а потом, затормозив на ходу, сгрёб Серёгу за шиворот, рывком поднимая со стула и вытолкал парня в коридор.
— Мертвечиной тхнет. Ася, дай ей воды с солью, когда отпустит.
— Почему я?
Отвечать на мой вопрос было уже некому: в кухне остались только я, да перешедшая с воя на негромкий плач Нат. Вот оно, значит, как происходит… Блин, хоть бы сказал, сколько соли!
Я сделала слабый раствор, как при обезвоживании, и протянула стакан притихшей баньши. Но Натали словно не заметила.
— Он умрёт, — сказала она, выпрямившись. — Умрёт.
— Наташ, ты чего?
Я заглянула ей в лицо, но увидела лишь застывшую бледную маску с остекленевшими глазами и едва шевелящимися губами.
— Он умрёт. Всё уже решено.
— Натали! — я что было силы затрясла её, вцепившись в плечо.
— Спаси! — она резко повысила голос, и я чуть не выронила стакан. — Спасёшь, будет твоим. Навсегда.
— Спасу, — пообещала я, с трудом уняв дрожь. — Обязательно. Ты только скажи, как.
— Что — как? — непонимающе посмотрела на меня баньши.
— Ты сказала…
— Я что‑то сказала? — она вырвала у меня стакан, сделала глоток и поморщилась. Схватила стоявшую на столе солонку, бухнула в воду всё её содержимое и с удовольствием выпила эту гадость. — Если я что‑то сказала, то это предназначалось тебе и только тебе. И никто другой об этом знать не должен.
— Но…
— Только тебе, — повторила она строго. — И не вздумай никому рассказывать, если не хочешь беды.
Ночью Сокол опять храпел. Я несколько раз пинала кресло, это помогало, но ненадолго. После очередной неудачи я решилась на более жёсткие меры. Встала, подошла к спящему и попыталась тычками перевернуть его на бок. Но разве ж такую тушу сдвинешь? Тогда я зажала ему пальцами нос. Колдун открыл рот — храп стих.
Однако стоило мне вернуться в постель, как этот гад захрапел снова! Я слушала его ещё, наверное, час, пока усталость не взяла своё, и я не отключилась.
Отоспаться, как и вчера, мне не дали. На часах ещё и девяти не было, когда в дверь позвонили.
Кутаясь в покрывало, я слушала, как колдун в самых искренних выражениях заверяет Ле Бона, которого вновь не пустил дальше прихожей, что только тем и занят, что готовит для него вожделенные «notes». Бельгиец недовольно покудахтал и убрался, несолоно хлебавши, а тёмный вернулся в комнату и принялся безбожно шуметь, выискивая что‑то в шкафу.