– Не с порожняков же базарили на киче[29], песни пели, типа: «Я завалил его и вышел на крыльцо – опять спасло меня фартовое кольцо…» А теперь вот в газете пишут!
Сидевшему напротив было под семьдесят. Лысая голова, пергаментная кожа лица изборождена морщинами и покрыта коричневыми старческими пятнами, из-под кустистых седых бровей изучающе рассматривают собеседника выцветшие голубые глаза. Когда-то они были яркими и холодными, как воркутинский лед, и тот, кто удостаивался такого пристального и долгого взгляда, не только переставал болтать, но цепенел и напускал в штаны. Все это осталось в прошлом. И громкая слава, и могучая кодла, и широкие плечи, которые ссохлись так, что пиджак болтается на них, как на садовом пугале. Только саманный домик в Нахаловке, над заросшим бурьяном и лопухом – чтобы легче уходить от легавых, остался тем же. Когда-то его купили для Смотрящего на общаковые деньги – по тем временам, когда вся страна ютилась в общагах и коммуналках, это был дворец с сортиром во дворе…
– Ты че, Мерин, заснул? – парень помахал перед сморщенным лицом крупной ладонью: справа налево, потом слева направо.
Раньше за такую дерзость неожиданный гость потерял бы пару пальцев, но тогда он и не позволил бы себе подобной выходки. Да и не допустили бы его к пахану с глупыми расспросами. А теперь хозяин даже рад, что томительное одиночество нарушено и он хоть кому-то нужен и полезен. Тем более, приличия оголец соблюдает: принес бутылку «Московской», плавленый сырок, «Любительской» колбасы, банку «Кильки в томате»…
– Я даже ночью не сплю, – скрипучим голосом произнес Мерин. – Сейчас тем более. Думаю, что ответить. Чтобы порожняки не гнать…
– Ну, так говори! – нетерпеливо сказал гость, налил себе еще, чокнулся с полным стаканом хозяина, к которому тот не притронулся, выпил и закусил.
– Много воды утекло, а до сих пор помню, как в двадцатых в «Донском Яре» с Седым встретился, – негромко заговорил Мерин. – Тот недавно в Ростове объявился, в кодле Гнома ходил, молодой, дерзкий… Я его проучить хотел – подошел, а он так развязно со мной базарит, как будто это он хозяин, а я к нему в город приехал… Развалился, левая рука по скатерти барабанит, а на ней перстенек и лучики от него разноцветные глаза колют… А правая под скатертью, с волыной, и сквозь стол в меня целит…
Гость наклонился вперед, навалившись грудью на стол и выложив перед собой руки с широкими запястьями. Косточку правого украшали пять точек – как на костяшке домино. Такие колют себе малолетки: четыре сторожевых вышки и смелый пацан посередине… На безымянном пальце синел перстень: черный квадрат пересекает белая полоса – тоже память о ВТК