— О, неужели?
— Я придерживаюсь старомодных взглядов, мисс Фицхью. Жена должна быть в первую очередь покладистой. Она должна соглашаться со всем, что я говорю. И она должна смотреть на меня с восхищением.
— И все же ваша выдуманная новобрачная готова живьем съесть вас на завтрак.
Гастингс окинул ее пристальным взглядом.
— Вот поэтому-то я и связываю ей руки, — растягивая слова, произнес он. — И вообще она вымышленный персонаж, с которым я могу поступать как угодно.
Дыхание Хелены заметно участилось.
— Так не женитесь на мне. Я плакать не буду.
— Зато я буду, если до этого дойдет. У меня не останется выбора. Так что не подталкивайте события к их логическому завершению, мисс Фицхью, прошу вас. Вы единственная можете предотвратить нашу женитьбу.
И с этими словами он встал и направился к вдовствующей герцогине на другой конец комнаты.
Фиц никогда не считал свою жену красавицей. Миловидной, да; по временам привлекательной; но не красавицей. Каким же слепцом он был! Словно начинающий садовник, которому понятна только кричащая красота георгинов и роз.
Слабый свет позволял разглядеть ее гладкую нежную кожу. Ее манеру держать голову, ее изящную стройную шею. Внимание и интерес в ее глазах, когда она слушала собеседника.
Фиц не мог отвести от нее взгляда.
Она не была ярким цветком, радующим глаз всего несколько дней — или, самое большее, несколько недель. Она больше походила на ореховое дерево, которое так любила Элис. Летом оно дарило укрытие и покой под сенью своих зеленых ветвей. Зимой его оголенные ветви оставались все такими же крепкими и надежными. Женщина на все времена.
Их глаза встретились. Милли покраснела и отвела взгляд. Истинный образец благопристойности. Тогда, в темноте, она была совершенно другой — нескромные прикосновения, жаркие поцелуи, восторженные вскрики.
Ее ухо, открытое зачесанными вверх волосами, было изящным и привлекательным. Профиль — столь же совершенным и изысканным, как те, что он видел на камеях из слоновой кости. А ее ресницы… неужели они всегда были такими длинными и изогнутыми, словно турецкая сабля?
Поздним вечером, оставив Хелену погостить в доме у Лексингтонов, Фиц и Милли поехали домой одни.
В карете оба молчали. Фиц не понимал, что мешает ему заговорить с женой. Он определенно не стеснялся ее, наверное, мог бы раздеться в ту же минуту, если бы не опасался, что его нагота в движущейся карете с открытыми окнами оскорбит ее чувства. Но все же это было именно смущение, возможно, смятение души. Он еще не привык к реальности своего брака. Не привык возвращаться домой с женщиной, которую так высоко ценил и уважал и в то же время занимался с ней любовью.