Посередине широкого, почти квадратного помещения пылал очаг, обложенный булыжником. Над ним висел на крюке огромный трехведерный котел, закопченный до черноты, на самом дне которого громко булькала, шкварчала на стенках какая-то густая похлебка.
У очага, помешивая в котле деревянной ложкой с длиннющей тонкой ручкой, склонилась круглолицая смуглая аборигенка, на вид лет двадцати с небольшим. В отличие от старика, она была одета просто и незатейливо, без всякой претензии на национальную самобытность. Дешевенький китайский спортивный костюм прекрасно сочетался с синими парусиновыми тапочками. На приветствие Антона она не ответила, а только зарделась и смущенно потупилась, продолжая с еще большим усердием, теперь уже, как добротный электромиксер, взбивать ложкой варево.
– Твоя сюда ходи, – похлопав рядом с собой ладонью, позвал хозяин, вольготно развалившись на широком низком кане [35] , расположенном у стены и застланном звериными шкурами.
Антон повесил вещмешок на гвоздь рядом с одноствольным хозяйским тульским ружьецом, приклад которого был испещрен насечками. Он снял обувь, чуть помялся, метнул смятенный взгляд на девушку и быстро засунул внутрь сапог портянки в иссиня-черных разводах, издающие отстойное амбре. Он, встав на карачки, забрался на лежанку и растянулся рядом со стариком.
Но не прошло и минуты, как Антон понял, что совершил дичайшую ошибку! На кане, прогретом теплом очага, он в один миг взмок как мышь подвальная, взопрел с головы до ног. Гость задышал с присвистом, захлопал открытым ртом как карась, вытащенный из воды. Воздуха катастрофически не хватало.
– Айя [36] . Тепло, хорошо, да? – через минуту философски изрек хозяин, блаженно закатив глазки.
– Уф, блин! – не сдержался Антон.
Слова старика переполнили чашу его терпения.
– Извини, дед, но я тут больше не могу. Пойду проветрюсь. Уже одурел вконец от такой сумасшедшей душегубки.
– Одежа снимай. – Хозяин недовольно поджал губы, посмотрев на него с укоризной. – Штаны снимай. Куртка снимай. Мало-мало соображай надо.
Антон разоблачился до пояса. Штаны оставил, посчитав неприличным щеголять в одних трусах, светить причиндалами перед незнакомой девушкой, хоть его так и подмывало содрать с себя все до последней шмотки. Это представлялось ему сейчас просто верхом неземного блаженства. В промежность Антону словно кто-то от щедрот душевных горячих угольков насыпал.
«Да, точняк, вкрутую сварятся! – вопил он внутренне, незаметно подсунув пятерню под ремень. – И как он это переносит, пенек старый? Ведь даже торбаса не скинул!»