Присмотревшись, Джастина увидела покатые крыши Сомерсет-хауса, в котором иногда бывал по делам Лион. Огромное пятно расположенного вдоль Темзы Сент-Джеймсского парка напомнило Джастине о том, как в теплые летние дни она любила ходить на озеро в его центральной части и кормить плавающих там пеликанов. Но это бывало не слишком часто, только тогда, когда Джастина испытывала приступ ностальгии по оставшейся где-то далеко родной Австралии.
Джастина поднялась с кресла и бросила взгляд на весь Лондон. В нем проступали долины, угадываемые по изгибам бесконечных линий и крыш. Главные улицы стояли ровными рядами, словно солнечные лучи, расходившимися от Гровенор-сквер. Вон там Пикадилли-Серкус со знаменитой статуей Эроса, там Трафальгарская площадь с колонной Нельсона, там церковь Святого Георга, чьи шпили бледнели в озарении солнца.
В этот утренний час стоявшее невысоко солнце еще не освещало сторону домов, обращенную к Сити. Ни одно окно еще не засверкало. Лишь кое-где стекла окон, выходивших на крышу, бросали в красноту жженой глины окружающих черепиц яркие блики, блестящие искорки, подобные искрам слюды. Дома оставались серыми, лишь высветляемые отблесками; вспышки света пронизывали кварталы. Длинные улицы, уходившие вдаль, прямо перед Джастиной прорезали тень солнечными полосами. Необъятный плоский горизонт, исчезавший за неровными изломами зданий, слева горбился за безлистными деревьями в Сент-Джеймсском парке. Детали, так отчетливо выделявшиеся на первом плане этой картины, бесчисленные зубчатые вырезы крыш с дымовыми трубами, мелкие штрихи многих окон постепенно стирались, сливались с нагромождением бесконечного города, предместья которого, уже незримые, казалось, простирались в морскую даль.
В сверкающем неподвижном небе не веяло ни ветерка. Дым, струившийся из каминных труб соседних домов, поднимался прямо вверх легкими клубами, терявшимися в высоте. Казалось, по городу на уровне домов пробегали волны — трепет жизни, всей той жизни, что была в нем заключена. Громкий голос улиц в сиянии солнца звучал смягченно — в нем слышалось наступление весны.
Вдруг какой-то шум привлек внимание Джастины. Это была стая белых голубей, появившихся на горизонте неизвестно откуда. Они пролетали мимо окна, заполняя собой неровную линию неба. Летучий снег их крыльев застилал собой беспредельность города.
Вновь вернувшись к пьесе, Джастина не ощутила в себе сил продолжать чтение. Она захлопнула рукопись и положила ее на подоконник. Все, с этим покончено. Она вернет этот опус его автору без всяких сожалений. Меньше всего ей хотелось изображать собственную мать и ее несчастную любовь, пусть даже Мэгги считает по-другому. Конечно, ее можно понять — трудно признать, что жизнь была прожита зря.