— Ты бы бросила все, если бы я попросил?
— Что — все? — в ее мягком голосе звучало недоумение.
— Все это.
Взмахом руки он обвел мастерскую и тут же подумал: «Осел. Чего ради я вздумал спрашивать?» И тут же: «Пусть скажет: «Разумеется!» Пусть солжет! Ну, ну, ответь: «Конечно бы, бросила». Неважно, правда это или нет, только скажи так. Я должен успокоиться».
Вместо этого повисло долгое молчание. Взгляд ее словно обратился внутрь. Она слегка нахмурилась и, наконец, медленно сказала:
— Видимо, да. Если это будет необходимо.
— Необходимо? Что ты имеешь в виду?
— Я, собственно, и сама не знаю. Необходимо, как бывает, скажем, необходимо ампутировать ногу.
— Вот уж не вижу нужды в хирургическом вмешательстве!
— Какой ты злой. Какого ответа ты хочешь?
— Ты отлично знаешь. Хочу только слова «Да». Почему бы тебе не сказать его? Ты предостаточно говоришь людям приятных вещей, не заботясь, правда это или нет. Так почему же не мне? Ради бога, почему?
И все так же медленно она ответила:
— Я не знаю… правда, не знаю, Джон. Не могу — и все. Не могу.
Минуты две он ходил из угла в угол, потом сказал:
— Ты меня с ума сведешь. Я никогда не чувствовал, что имею хоть какое-то влияние на тебя.
— А зачем оно тебе?
— Не знаю. Оно мне необходимо, — сказал Джон, обрушиваясь в кресло. — Не хочу быть вторым.
— Этого ты можешь не бояться, Джон.
— Ну да! Если я умру, первое, что ты сделаешь, еще обливаясь слезами, это начнешь лепить какую-нибудь чертову «Скорбящую» или там некий образ печали.
— Не знаю. Думаю… да, возможно, ты прав. Как это ужасно.
Она не двигалась с места, подавленно глядя на него.
Пудинг подгорел. Брови Кристоу поползли вверх, и Герда поспешила с оправданиями.
— Извини, милый. Понятия не имею, почему так вышло. Это моя вина. Положи мне верхушку, а низ будет вам.
Пудинг подгорел потому, что он просидел без надобности лишние четверть часа в своем кабинете, раздумывая о Генриетте и миссис Крэбтри и дал смехотворной тоске по Сан-Мигуэлю овладеть им. Грех был его. А Герда по-дурацки пытается винить себя, да еще выводит его из терпения своей готовностью есть подгорелое. Почему она вечно строит из себя мученицу? Почему Теренс уставился на него с туповатым интересом? Почему, наконец, Зена беспрестанно сопит? Почему они так жутко злят его?
Гнев его пал на Зену:
— Почему бы, скажи на милость, тебе не высморкаться?
— По-моему, дорогой, она немного простужена.
— Ну еще бы! У тебя они всегда простужены. Девчонка совершенно здорова.
Герда вздохнула. Она никогда не могла постигнуть, почему врач, всю жизнь занятый чужими болезнями, может быть так безразличен к здоровью своей семьи. Он неизменно высмеивал любые предположения о болезнях.