— Пойду к Генриетте и расскажу ей.
Он быстро поднял взгляд, привлеченный неожиданным тихим звуком. Сверху, в лесу, слышалась стрельба, а здесь царили обыденные мелкие звуки рощицы — с птицами и легкой меланхолией падающих листьев. Но то был иной звук — еле слышный деловитый щелк.
И вдруг Джон пронзительно ощутил опасность. Давно ли он сидит здесь? Полчаса? Час? Кто-то наблюдал за ним. Кто-то… И этот щелк… Конечно же, это…
Он стремительно повернулся — у него была мгновенная реакция. Но он все же оказался недостаточно быстр. Его глаза расширились от изумления, но даже звука он не успел издать.
Грянул выстрел, и он упал, неуклюже распластавшись на краю бассейна. Вокруг отверстия в его левом боку начало быстро расползаться темное пятно. И вот уже ленивая змейка поползла по бетону к кромке бассейна, заструилась в голубую воду.
Эркюль Пуаро смахнул последнюю пылинку с ботинок. Он тщательно оделся к ленчу и был доволен результатами своих усилий. Он хорошо знал, как принято одеваться в загородных английских домах, но не находил нужным подражать здешнему стандарту. Он предпочитал городское изящество собственного образца. Он не был британским сельским джентльменом. Он был Эркюлем Пуаро!
Он признавался себе, что не очень-то любит поместную тишь. Но так много его друзей с восторгом рассказывали о домиках для уик-эндов, что он не устоял: приобрел «Пристанище», хотя единственное, что в нем пришлось Пуаро по душе, так это внешний вид — совершенная коробка. Окрестные виды его не заботили, хотя он знал, что место считается красивым. Впрочем, все здесь было слишком первозданно-ассиметричным, чтобы понравиться ему. Не слишком любил он и деревья — они имели неопрятную привычку сбрасывать листья. Пуаро еще терпел тополь да не имел ничего против араукарии — но это буйство дубов и буков его не трогало. Такие ландшафты лучше воспринимаются из окна машины в ясный денек. Восклицаешь: «Ques beau paysage!»[8] и поворачиваешь к дорогой гостинице.
Маленький огород — вот лучшее, что он обрел в «Пристанище»: аккуратные грядки, разбитые его садовником Виктором. К тому же Франсуаза, жена Виктора, столь нежно пеклась о желудке их работодателя!
Эркюль Пуаро вышел из ворот, вздохнул, еще раз посмотрел на сияющие черные штиблеты, поправил светло-серую шляпу и окинул взглядом дорогу справа и слева от себя. Легкая дрожь пробрала его при виде «Голубятни». «Пристанище» и «Голубятня» возводились соперничающими подрядчиками, причем участками оба располагали крохотными, а их зодческий разгул был быстро пресечен Национальным Обществом Попечения о Красоте Сельских Местностей. Два дома остались памятниками двум творческим школам. «Пристанище» было не более чем коробка с крышей — сурово модерная и чуть глупая. «Голубятня» же была деревянно-кирпичным бунтом против Нового Света, втиснутым в наименее возможное пространство.