… Она шла и ничего не замечала вокруг. Все время напрягалась, чтобы огромным усилием воли заставить это лицо приблизиться… Было худо, тошно, убого… И вот однажды в автобусе ее рассеянный взгляд выхватил из серой толпы — да,
Навзикаю! Детское лицо, полуоткрытые губы и чарующие безучастные глаза, глаза изваяния. Девушка позвонила водителю и вышла. Генриетта — следом. Она сразу стала спокойна и деловита. Мука бесплодных поисков миновала, — она нашла то, что хотела.
— Прошу прощения, мне нужно с вами поговорить. Я занимаюсь скульптурой, а ваша голова — это именно то, что я ищу.
Она была такой дружелюбной, обаятельной и неотразимой, какой умела становиться, добиваясь своего. Дорис Сандерс была испугана, нерешительна и полна сомнений.
— Ну что ж, я не знаю, я, конечно… Если уж у меня такая голова. Только я никогда не занималась такими вещами.
Красноречивые запинки, деликатное осведомление о материальной стороне.
И вот она здесь, Навзикая — сидящая на помосте, ликующая при мысли, что красотой ее будет любоваться весь Лондон. На столе подле натурщицы лежали ее очки, которые она носила очень редко. Несмотря на сильную близорукость, Дорис предпочитала передвигаться почти вслепую, лишь бы не нанести ущерба своей внешности.
— Так ужасно, что без очков я очень плохо вижу. Я их терпеть не могу!
Генриетта понимающе кивнула. Ей стали ясны физические причины очарования и пустоты этого взгляда.
Время истекало. Генриетта отложила инструмент и стала растирать натруженные руки.
— Все в порядке, — сказала она. — Я закончила. Надеюсь, вы не очень устали?
— О нет, благодарю, мисс Савернек. Это было очень интересно. А вы что, уже закончили? Так быстро?
Генриетта засмеялась.
— Нет, это еще не настоящий конец. Я еще должна буду изрядно поработать. Но ваше участие на этом закончено. Мне нужны были эскизы — и я их вылепила.
Девушка осторожно спустилась на пол, надела очки, и тотчас отрешенная невинность и неосознанное, доверчивое обаяние этого лица пропали. Осталась легкая заурядная миловидность. Она подошла к Генриетте и вгляделась в глиняную модель.
— Ах! — произнесла она разочарованным голосом. — Это ведь не очень на меня похоже.
Генриетта улыбнулась.
— Я ведь лепила не портрет.
Действительно, сходства было мало. Был лишь рисунок скул как обрамление для глаз — подлинного средоточия ее понимания Навзикаи. Это не была Дорис Сандерс, это была слепая девушка, о которой могла идти речь в поэме. Губы ее были приоткрыты, как у Дорис, но они должны были говорить на ином языке и выражать мысли, не посещавшие голову Дорис… Ни одна подробность не была очерчена четко. Это была Навзикая воображения, не зрения.