Руки ее взвились в отчаянном всплеске, и Эркюль Пуаро отметил, как прекрасны и чувственны эти руки. Он сказал.
— Вы, кажется, очень хорошо это поняли.
— О да, я-то поняла. Джон приходил, рассказывал. Не только мне — отчасти, я думаю, и себе толсе. Так ему самому делалось честнее. Не раз он почти отчаивался, не находя способа совладать с усилением токсикоза, а потом его осеняло изменить процедуры. Я не могу передать вам, как это выглядело — скорее всего, да, вроде битвы. Вы не можете даже представить себе ее ярость и напряженность, а порой и агонию, порой полное изнеможение.
Генриетта немного помолчала, ее взгляд затуманили воспоминания.
Пуаро недоумевающе спросил:
— У вас, видимо, есть известные специальные познания?
Она покачала головой.
— Да нет. Ровно столько, чтобы понять, о чем рассказывал Джон. Я брала книги и читала об этом.
Она вновь умолкла. Ее лицо было мягким, губы открыты. «Она опять в воспоминаниях», — подумал Пуаро.
Со вздохом вернувшись к действительности, Генриетта тоскливо взглянула на него.
— Если б я могла сделать так, чтобы вы увидели…
— Но вы уже сделали это, мадемуазель.
— Правда?
— Да. Слушая вас, я все видел.
— Благодарю. Но не так легко будет объяснить инспектору Грейнджу.
— Может быть. Он сосредоточится на личном аспекте.
Генриетта сказала с горячностью:
— А это было неважно, абсолютно неважно!
Брови Пуаро поползли вверх, но она уже отвечала на его невысказанный протест:
— Это так! Видите ли, вскоре я очутилась между Джоном и тем, чему он себя посвятил. Я ему нравилась как женщина. Из-за меня он не мог сосредоточиться так, как бы ему хотелось. Он стал опасаться, не начал ли он любить меня — он никогда не хотел любить. Он вступил со мною в связь, чтобы поменьше думать обо мне. Он хотел, чтобы это было весело, легко — совсем как его прежние интрижки.
— И вы, — Пуаро пристально наблюдал за ней, — вы довольствовались таким положением?
Генриетта встала. Она заговорила, и снова это был сухой голос.
— Нет, не довольствовалась. В конце концов, все мы люди…
Пуаро, выждав минуту, сказал:
— Тогда почему же, мадемуазель…
— Почему? — она стремительно повернулась к нему. — Я хотела, чтобы Джону было хорошо, чтобы у Джона было то, чего он желает. Я хотела, чтобы он мог продолжать то, чем он жил — свою работу. И если он стремился избежать новой боли, новых душевных ран — что ж, я была согласна.
Пуаро рассматривал свой нос.
— Вот вы упомянули Веронику Крей. Джон Кристоу был ее другом?
— До минувшей субботы он не видел ее пятнадцать лет.
— Они были знакомы пятнадцать лет назад?