— Они были обручены. Я вижу, мне следует внести ясность. Джон безумно любил Веронику. Она же была, да и есть шлюха, пробы ставить негде. Крайняя эгоистка к тому же. Ее условия были: Джон бросает все, что ему дорого, и становится маленьким одомашненным мужем Вероники Крей. Джон порвал с ней — и был, конечно, прав. Но страдал он безмерно. Его мечтой стала жена, как можно менее похожая на Веронику. Он женился на Герде, которую можно неизящно определить как чурка с глазами. Всё было мило и славно, но, как мог бы предсказать любой, настал день, когда его стало бесить, что он женат на этакой колоде. У него были кое-какие связи — ничего существенного. Герда, конечно, никогда о них не знала. Но я лично думаю, что все пятнадцать лет что-то оставалось у Джона в душе — что-то, связанное с Вероникой. Он так, в сущности, и не избавился от нее. И вот в субботу он встречает ее опять.
После долгой паузы Пуаро задумчиво проговорил:
— В тот вечер он отправился проводить ее домой и вернулся в «Пещеру» в три часа ночи.
— Как вы узнали?
— У горничной болели зубы.
Генриетта заметила безо всякой связи:
— Слишком уж много слуг у Люси.
— А вы сами знали это, мадемуазель?
— Да.
— Откуда же?
Опять пауза. Затем Генриетта медленно ответила:
— Я смотрела в окно и видела его возвращение.
— Зубная боль, мадемуазель?
— Боль совсем иного рода, господин Пуаро.
Она встала и направилась к двери. Пуаро сказал:
— Я пойду с вами, мадемуазель.
Они пересекли шоссе и через ворота вошли в каштановую рощу. Пуаро сказал:
— Не стоит идти мимо бассейна. Можно свернуть влево и по верхней тропе выйти к цветочной аллее.
Стёжка круто уводила вверх, к лесу. Чуть погодя, они вышли к тропе пошире, ведущей вдоль откоса, заросшего каштанами. Вскоре им попалась скамья. Генриетта села, Пуаро примостился рядом с ней. Внизу расстилалась роща густо насаженных каштанов. Прямо от скамьи извилистая тропа сбегала вниз, туда, где угадывались блики голубой воды. Пуаро молча наблюдал за Генриеттой. Ее лицо смягчилось, напряженность прошла. Он осознал вдруг, что Генриетта кажется совсем юной. Наконец он сказал очень мягко:
— О чем вы думаете, мадемуазель?
— Об Айнсвике.
— А что это — Айнсвик?
— Айнсвик… Это такое место.
Почти грезя наяву, она описала ему усадьбу. Изящный белый дом, с переросшей его большой магнолией в обрамлении амфитеатра лесистых холмов.
— Это был ваш дом?
— Да нет. Я жила в Ирландии. А туда мы приезжали на каникулы. Эдвард, Мэдж и я. Собственно, это был дом Люси. Он принадлежал ее отцу, а после его смерти перешел к Эдварду.
— Не сэру Генри? Но разве титул не у него?