Между тем именно в этот день у Мустафетова происходили события чрезвычайной важности, и началось все это с утра. Так заранее было обусловлено и им самим определено.
Еще с десяти часов у него находился Роман Егорович Рогов, проявлявший некоторую возбужденность душевного состояния. Наружный вид гравера изменился во многом к лучшему, а около него лежал приличных размеров темный кожаный портфель с вытисненными золотом именем, отчеством, фамилией и званием помощника присяжного поверенного. Некоторое время Мустафетов и Рогов смотрели друг на друга молча; но последний наконец не выдержал и спросил:
— Не пора ли?
Мустафетов медленно достал из жилетного кармана золотой хронометр, взглянул на него и ответил:
— Рано: всего двадцать минут одиннадцатого, а мы решили, что ты поедешь ровно в одиннадцать.
— Не все ли равно?
— Всегда и во всем требуется выдержка, которая закаляет характер, — ответил Мустафетов и пояснил далее: — Конечно, в данном случае преждевременный приезд не представил бы существенной разницы для дела, но менять наши первоначальные решения я тоже не вижу никакой надобности.
— Скучно как-то ждать.
— Ну что ж делать! Меня больше удивляет отсутствие Смирнина. Между нами было точно условлено, что он на службу в свою «Валюту» сегодня не пойдет. Он должен был вчера отпроситься на три дня ввиду своих наследственных дел. Он знает, когда тебе надо ехать.
— Так что же? Ехать, ты сам говорил, надо еще только в одиннадцать, а теперь и половины нет.
— Все-таки я ожидал его еще раньше тебя. Он здорово трусит: новичок!
— Не беспокойся, приедет.
Точно в ответ, раздался в передней дребезжащий электрический звонок.
— Ты думаешь, он? — спросил Мустафетов.
— Не только думаю — у меня сердце чувствует. Да вот и голос его.
Действительно, через минуту в кабинет вошел Смирнин. Все поздоровались, а Мустафетов спросил:
— Ну что, отделался?
— Отделался-то отделался, только чем ближе час, тем более думается: «Зачем я согласился?»
Мустафетов рассердился, и его гнев выразился в презрительной интонации, с которой он сказал Смирнину на «вы»:
— Жалеть теперь либо поздно, либо еще рано: поздно потому, что назад идти вам уже нельзя, а рано потому, что для того, чтобы раскаиваться, надо попасть в объятия прокурора.
— Типун вам на язык!
— Благодарю, и вам также. Но суть не в пререканиях, а в мере здравого смысла. С вашим миленьким характером далеко не храброго героя, конечно, было бы безрассудством лезть сегодня на глаза в банк. Вам себя не победить, так же как не удержаться с первых же дней получения денег от широких трат.