Но что же происходило во все это время в квартире Мустафетова? Не говоря уже о Смирнине, и Назар Назарович буквально сходил с ума. Если Смирнин не умер, то это доказывало только, до какой степени сильным организмом он обладал.
Уже к двум часам волнение Мустафетова перестало поддаваться его контролю, а к трем он твердо решил, что Рогов попался.
Смирнин подозревал другое: у него явилось предположение, что Роман Егорович получил билеты и один завладел всей суммой. Это имело некоторый смысл в его глазах потому только, что ведь ни сам он, ни Мустафетов не могли бы донести на него.
Но ничего подобного не допускал Назар Назарович. Он слишком хорошо знал своего друга, верил в «принципы товарищества» и сам никогда так не поступил бы. Тут дело было иное, и чем дальше уходило время, тем страшнее становилось ему.
У них обоих пересохло в горле, а у малодушного Смирнина уже носились в голове мысли о самоубийстве. Он видел всю свою жизнь разбитою даром, ни за грош, и это было ему всего больнее. Он злил Мустафетова, который бесцеремонно обрывал его, однако тут же сам с бесплодным отчаянием восклицал:
— Неужели он попался?
Оба ждавшие дошли до того, что уже совершенно бесповоротно решили, что дело окончательно потеряно. Смирнин даже хотел уйти, однако, не зная куда, зачем и чувствуя себя здесь, под бранью сурового Назара Назаровича, все-таки не столь одиноким, остался.
Когда часы пробили четыре, Мустафетов встряхнулся, закинул голову назад и, став в двух шагах от Смирнина, обратился к нему со следующими словами:
— Теперь ясно, что дело погибло! Рогов дал себя схватить. Очень жаль его: парень был славный, способный и товарищ хороший, всегда веселый. Но нам надо подумать прежде всего о вас. Что бы ни случилось в банке, вы должны…
Сильный звонок в передней прервал его речь. Оба переглянулись, страшно побледнели, и только после целой минуты молчания Мустафетов решился сказать:
— Надо отворить.
Смирнин так дрожал, что еле промолвил сквозь посиневшие губы:
— А вдруг полиция?
Звонок повторился.
Мустафетов, нарочно удаливший слугу, пошел и отпер. Пред ним стоял посыльный с пустым и сплюснутым портфелем.
Зато, когда Назар Назарович и робко выглядывавший из-за двери Смирнин услышали, в чем дело, они тотчас отпустили посыльного, и безумная радость в один момент опьянила их. Они обняли друг друга, поцеловались, кружились, громко кричали: «Ехать, ехать!» А затем совершенно неожиданно, в каком-то приливе безумия, Смирнин вдруг прокричал петухом.