Долго длилась беседа между Маланьей Тимофеевной и Мартой. Два раза подходил к двери Михаил Иванович, но, убедившись, что жена разговаривает с барышней, тихо отходил прочь.
Заглянула в гардеробную и Марина и тоже на цыпочках ушла в уборную, где прикорнула на диванчике.
Все огни в доме, один за другим, погасли, кроме восковых свечей под зеленым тафтяным абажуром на письменном столе Александра Васильевича да сальной свечки в оловянном подсвечнике в гардеробной его жены.
Все спали, кроме Марты, с замирающим сердцем слушавшей рассказ о том, что происходило в Воротыновке двадцать лет тому назад, когда ее отца все еще звали молодым барином, а воротыновская барышня-сирота с ума сходила от любви к нему. Узнала она также и про то, что у нее есть брат, появление которого может иметь роковые последствия для всей их семьи, и поняла, как должна быть велика нравственная мука, испытываемая ее отцом.
Марта лет на десять постарела в эту ночь. Страшное открытие сдуло с нее невинную свежесть юности, и ее душа поблекла, как блекнет цветок от порыва морозного ветра.
Не спал в эту ночь и Александр Васильевич, мысленно переживая испытания минувшего дня и готовясь к тому, что ожидало его завтра.
Развязка была близка. Жандармский офицер привез ему письмо от графа Бенкендорфа с надписью «секретное» на конверте.
Это письмо офицер пожелал вручить ему в собственные руки, и Воротынцев приказал ввести его кабинет.
— Передайте графу, что я во всякое время готов исполнить желание его сиятельства, — заявил он с любезной улыбкой офицеру, не без любопытства следившему за выражением его лица, пока он читал письмо. — Буду у его сиятельства, когда он назначит.
— Если ваше превосходительство не стеснит пожаловать к его сиятельству завтра утром…
— В котором часу? — спокойно перебил его Воротынцев.
— Его сиятельству желательно было бы повидаться с вашим превосходительством пораньше.
— Передайте графу, что ровно в девять часов я у него буду, — объявил Александр Васильевич и, надменным кивком дав понять, что аудиенция кончена, со свойственной ему величавой важностью поднялся с места.
Встал и офицер, почтительно раскланялся и уехал.
А вечером явилась Маланья, на этот раз с запоздалыми вестями. «Тот» подал прошение на высочайшее имя и «его» уже два раза в течение прошлой недели требовали в Третье отделение. Что там сказали ему — неизвестно, а только Бутягины нос повесили. Маланья видела в Казанском соборе старика, к образу Всех Скорбящих свечи ставил. Из церкви Маланья побежала к Гусеву, он ей и про прошение сказал, и про то, что Бутягин упал духом после допроса в Третьем отделении и по два раза в день к Ратморцевым бегает.