– насмешливой скороговоркой неслось из полумрака, пропитанного убойным букетом. От острых запахов кружилась голова.
– Салям алейкум!
На пороге наконец возник маленький человек в большом просторном халате. Седющая-преседющая голова. Сухая, темная, почти черная кожа в глубоких бороздах морщин. Однако старикан показался Бурцеву крепким и жилистым. Этакий Сыма Цзян на арабский лад.
Халат незнакомца был прожжен в нескольких местах. Опаленные брови и волдыри на руках тоже указывали, что пожилой аксакал имеет дело с огнем. Причем довольно близко имеет. Алхимик – одно слово… Человек улыбался улыбкой доброго сказочного волшебника, но умные глаза на морщинистом лице смотрели настороженно и недоверчиво.
– Алейкум ассалям, Мункыз, – отозвался на приветствие Хабибулла.
И – неловкое молчание. Мункыз косился на спутников старого знакомца. Гадал – врагов привели ему или друзей. Пришло время пароля.
– Андак майя?[49] – спросил Хабибулла.
– Ана анди майя[50], – прозвучал ответ.
Мункыз вернулся в дом, вышел с наполненным кувшином, протянул Хабибулле. Тот поклонился, но кувшина не принял.
– Шукран, миш айз[51].
Напряжение мигом спало. Колючий ледок подозрительности растаял. Теперь мудрецы здоровались по-настоящему – сердечно, искренне. Крепко обнялись, долго не отпускали друг друга. Видать, дружбаны – не разлей вода.
Хабибулла представил спутников. Мункыз радушно улыбался, извергая непрерывные «салямы». Лишь взглянув на повозку со свиными тушами, недовольно поморщился.
– Скажи ему, мы прячем там оружие, – посоветовал Бурцев.
Хабибулла сказал. Мункыз сдержанно кивнул. Открыл ворота.
– Приглашает войти, – проговорил Хабибулла.
– Повозку поставите у забора, – добавил хозяин по-немецки. – Наблюдатели Хранителей ее не увидят. Там же, у коновязи, привяжите лошадей.
Хабибулла говорил правду: старик действительно неплохо владел «дойчем».
– Немецкий? Это сейчас необходимо, – с невеселой улыбкой объяснил Мункыз. – Тому, кто не понимает языка германцев, трудно выжить в Эль Кудсе. И уже не только в Эль Кудсе, я думаю.
Да, пожалуй… Бурцев вспомнил Венецианскую республику. Там ведь тоже «дойч» становился чем-то вроде неофициального второго государственного языка. С перспективой превратиться в первый. Джузеппе, Дездемона, Бенвенутто – все ведь они говорили по-немецки.
Потом его размышления прервали.
Одинокий крик – звонкий, тревожный, полный ужаса – донесся вдруг со стороны рынка. И мирный базарный гомон вмиг сменился всполошными воплями.
Что за хрень?! Бурцев оглянулся.
В толпу на рыночной площади вклинивались эсэсовские мундиры, белые и серые плащи с тевтонскими крестами, черные одежды кнехтов. Елы-палы! Откуда столько патрулей понабежало-то?! И главное, когда?!