над собой издеваться.
Нам некуда было торопиться. Ни я, ни Ромка не хотели всего сразу. Мы развивали свои отношения постепенно. Мы хотели успеть насладиться всем. От одного касания пальцев нас бросало в дрожь, глаза теплели, и между нами проносились такие электрические разряды, такие бешенные животные импульсы желания, что ходил ходуном весь литературный кружок. Потом, спустя время, я встретила одну из девчонок этого литературного кружка. Она была любопытна…
– И все-таки, почему вы с Ромкой расстались?
– Так получилось. А как там без нас?
– Да никак. Вы хоть заводили всех своей энергией, буквально сносили водопадом чувств, а потом… вы так неожиданно исчезли… Где-то через неделю появился Ромка, но он был раздраженный, взъерошенный и никому ничего не объяснил. А после того, как ни один из вас больше не вернулся, там стало как-то неинтересно, и все потихоньку расползлись.
Я не стала думать о том, почему Ромка, вопреки нашему уговору туда приходил. (А то бы я напридумывала). Меня убила наповал фраза насчет недели. Целая неделя? Ну конечно же! Просто я привыкла думать о ней как об одной сумасшедше-счастливой ночи. Литературный кружок ставил спектакль, в котором мы с Ромкой играли главные роли влюбленных. Мы так играли… Мы просто горели на сцене. Тогда я думала, что весь мой актерский талант погорел там дотла. Наивная. После этого спектакля состоялось символическое чаепитие, а затем Ромка обнял меня, закутал в джинсовую куртку и прошептал на ухо: "поехали сегодня ко мне". Я счастливо улыбнулась и вжалась в его плечо. От Ромки пахло сигаретами и каким-то мужским одеколоном.
Я хоть убей не вспомнила бы сейчас, где находится его дом. Но его набитый всякой всячиной холодильник и кучу бутылок я помню. Может оттого, что Ромка пообещал не выйти отсюда, пока припасы не кончатся. Мы пили пиво, а потом… Потом он начал меня целовать. Как Ромка умел целоваться, боже ж ты мой! Это ж с ума сойти можно было! От таких жадных опьяняющих, головокружительных поцелуев я просто-напросто поплыла. Мы провели неделю практически не вылезая из постели. Ромка шутил, что будет считать это продолжением постельной миротворческой идеи Джона Леннона и Йоко Оно. Какие слова писались у меня по его душу!
"Ты был моим озарением. Нежным, злым и мимолетным. Ты посетил множество теплых глаз и уже не дорожишь теплом. Ты позволен всем этим глазам, открывая с неприступным видом потемки своей души. Я тихо постучалась в твою жизнь и ты определил мне комнату для гостей. Не начинай меня жалеть сейчас, ты всегда успеешь это сделать. Когда-нибудь закончится время твоих колыбельных, и я даже не смогу пожалеть об этом всерьез. Ты умеешь причинять боль. И поэтому (может быть) наше кукольное представление окончится само собой. Когда-нибудь мне будет суждено вспоминать о тебе спокойно. За чаем с горьковатой травой ты растерял все свои чувства. Чай был чуть терпким и горячим. Ты тоже умеешь быть таким. В твоей осени не приветствуются мрачные дожди и ржавые листопады. Капризы твоих улыбок и едкий дым твоих сигарет будут помниться мне еще очень долго. Я помню твой жест, позволивший сплести воедино нежность твоих аристократических пальцев и невообразимо-горькое "прости". Те, кто уже разбивался, поймут маленькую трагедию несбывшегося полета глупых грез.