Интересно, почему он не ведет Сока в Коммон? Этот парк — популярное место для выгула собак, но наша парочка следует мимо статуй и пушек, уличных фонарей, старых дубов, скамеек и припаркованных у автоматов оплаты автомобилей. Какой-то лабрадор желтоватого окраса гонится за жирной белкой, и Энни Леннокс поет: «Нет больше „Я люблю тебя“…» Я — его глаза и уши, и у меня нет ни малейших оснований подозревать, что он знает о скрытой камере и микрофоне.
У меня нет ощущения, что он замышляет что-то недоброе или шпионит за кем-то. Вот только зачем этому парню полуавтоматический пистолет «глок» с обоймой на восемнадцать патронов под зеленой курткой? Собирается застрелить кого-то или это оружие для самозащиты? И если да, то от кого? А может быть, он всегда ходит с оружием. Есть такие люди. Люди, которые не думают о том, чем это грозит. Почему он спилил номер с «глока»? Или это сделал кто-то другой? Мне вдруг приходит в голову, что встроенное в наушники записывающее устройство может быть каким-то экспериментом или научно-исследовательским проектом, ведь Кембридж — это мекка технических инноваций. И именно по этой причине Министерство обороны, власти штата, Гарвард и Массачусетский технологический институт согласились основать ЦСЭ на северном берегу реки Чарльз, разместив его в биотехническом здании на Мемориал-драйв. Может, он — аспирант? Айтишник? Инженер? Я смотрю на дисплей айпада и вижу спортплощадку, Гарден-стрит, покосившиеся надгробия старого кладбища.
На Гарвард-сквер его внимание привлекает киоск у Кримсон-Корнер. Он вроде бы собирается направиться к нему, может быть, купить газету — выбор там большой, что и нравится нам с Бентоном. Это наш район, сюда мы ходим выпить кофе и угоститься чем-нибудь этническим, купить книги или газеты, а потом, вернувшись с покупками домой, провести за чтением весь уик-энд. «Нью-Йорк таймс», «Лос-Анджелес таймс», «Чикаго трибюн», «Уолл-стрит джорнал», а еще толстые газеты из Лондона, Берлина и Парижа — если вы, конечно, не против новостей двухдневной давности. Иногда там обнаруживается «Ла Нацьоне» или «Л’Эспрессо», и тогда я читаю вслух о Флоренции и Риме, и мы ищем объявления о сдаваемых в аренду виллах и представляем, как будем жить там, исследовать древние развалины и музеи, итальянскую глубинку или амальфийское побережье.
Человек в раздумье останавливается на тротуаре. Потом они вдвоем пересекают улицу и идут по Массачусетс-авеню. Я даже знаю — или думаю, что знаю, — куда. Свернув налево, на Куинси-стрит, пара прибавляет шагу. В руках у незнакомца появляется пластиковый пакет — как будто Сок не может больше сдерживаться. Современное здание библиотеки Ламонта… кирпичный особняк клуба выпусников Гарварда в колониальном стиле… музей Фогга… готическая церковь Нового Иерусалима… Они сворачивают еще раз, направо, на Киркленд-авеню. Нас трое. Я с ними. Срезаем на Ирвинг, поворачиваем налево — это уже в нескольких минутах от Нортон’с-Вудс и нашего с Бентоном дома, — слушаем по спутниковому радио «Файв фор файтинг». С каждым шагом во мне растет напряжение, с каждым шагом мы все ближе к тому моменту, когда мужчина умрет, а пес потеряется. Я отчаянно не хочу этого и иду с ними, как будто веду туда, зная, что там ждет. Остановитесь. Сверните. Вернитесь. Слева — дом в федеральном стиле, трехэтажный, с черно-белыми жалюзи и черепичной крышей. Он построен в 1824 году неким трансценденталистом, знакомым с Эмерсоном и Торо. В этом доме, где живем мы с Бентоном, оригинальная лепнина и резьба, потолки с открытыми балками, а на главной лестнице великолепные французские окна с мозаикой, сияющие в солнечные дни, как драгоценные украшения. В узком кирпичном проезде «порше-911», из хромированных выхлопных труб вырывается сизый дымок.