”.
Гордость насмерть стояла против любви и побеждала.
Арджуна перестал думать о том, что произошло в Прабхасе, объяснив достойное удивления гостеприимство Кришны склонностью аватара к странным забавам. Под непробиваемым доспехом самообладания осталось только глухое раздражение хищника, упустившего добычу; царевич и воин, он был властен над своими мыслями так же, как над телом. Серебряный удивлялся только, что позволяет Баламуту смеяться над собой; но тот, впрочем, и словом более не обмолвился о апсарах и особенностях их проклятий, а остальное царевич ему прощал, ибо чем злее смеялся аватар, тем чаще певала флейта, манок птицелова, напоминая о каплях дождя, тяжести на руках, аромате волос, сонном дыхании...
В Двараке героев ожидало новое празднество, не в пример пышнее предыдущих. Здравицы гремели сплошной чередой, срываясь с уст, как стрелы с тетивы хорошего лучника, – уйти невредимым не мог никто. Черный Баламут благодушествовал с высоты трона убиенного дядюшки Кансы и рассыпал улыбки, вертя в руках неизменную дудку.
Допущенный на празднество народ пользовался случаем повеселиться, главы общин предавались питию и восхвалениям, становившимся все менее изобретательными, а там и внятными. В конце концов, когда многие из стойких в обетах мужей с честью пали в битве с пальмовой водкой и были унесены слугами, Кришна подсел к Серебряному, сойдя с трона, и собственноручно плеснул ему в чашу гауды. Лучник и сам находился в изрядном подпитии, однако набираться до бесчувствия ему не давала гордость; вдобавок сын Индры, много превосходных дел, как известно, совершившего в опьянении сомой, был на редкость крепок ко хмелю.
Приняв из рук возлюбленного друга чашу, Серебряный вдумчиво хлебнул, а после одарил Баламута широчайшей улыбкой.
Кришна хлопнул гостя по плечу. Сверкнула каменьями вторая чаша, булькнул крепкий напиток из патоки, но пить флейтист и не думал, хотя исправно притворялся нетрезвым.
Пламя факелов сливалось в зыбкие тела змей-гирлянд; колесница Чандры, полная белого блеска, начинала путь через небосвод, и Ратри бежала... Невдалеке пели.
— Ты меня любишь? – дикий вопрос влился в уши музыкой, одурманил медом отцовских небес, заковал в горячие цепи рук, обвивших могучую шею воина: ожерелье? петля?
— Люблю, – честно ответил Серебряный.
— Больше всех?
Это уже ни в какие ворота не лезло, и Арджуна растерянно ответил:
— Нет...
— А... кого ты любишь больше всех? – потребовал Кришна с видом человека, оскорбленного до глубины души.
Царевич задумался. Промочил горло, вытер рот ладонью. И твердо отвечал: