— Неудивительно. — Джона явно забавлял разговор. — Наверху любой иерархической пирамиды всегда склонны рассматривать иерархию как естественный порядок вещей, но естественно предположить, что те, кто составляет ее основание — будь то илоты, плебеи, крепостные, невольники или британские рабочие, — придерживаются иной точки зрения…
— В вашем уравнении, — сказал Генри своим низким, грудным, сочным голосом, — вызывает недоумение ваша собственная позиция. Чего ради вы, человек, идущий вверх по социальной лестнице и, собственно, уже достигший вершины, держите сторону тех, кто внизу?
Джон улыбнулся:
— Представлять чужие интересы — моя профессия…
— Не увиливайте от ответа.
— Почему я представляю их интересы, а не ваши?
— Именно.
— Потому что вы во мне не нуждаетесь.
— А они — да? Джон помедлил.
— Да.
— И эти трудяги предложили вам баллотироваться в парламент?
— Нет.
— Вы сами выдвинули свою кандидатуру?
— Меня выдвинули.
— Друзья?
Джон снова помедлил.
— Друзья друзей.
— Которые знали, что вы хотите этого?
— Да.
— И вы сами их об этом и попросили?
— Да.
— То есть, в сущности, вы сами себя выдвигаете?
— Получается, так.
На другом конце стола наступило молчание: Клэр, Мэри и Саймон Барклей — все, прислушиваясь, повернулись к ним.
— А почему, интересно знать? — спросил Генри.
— А почему бы и нет?
— Вы недооцениваете себя, Джон. Скрываете лучшие свои качества — совестливость, идеализм…
— Это лишь здравый смысл, не более.
— Здравый смысл? Защищать в парламенте интересы лейбористов?! Подумайте о гонорарах, которые вы потеряете ради ничтожного парламентского жалованья. Променять доходную практику адвоката, имеющего право выступать в высших судах, на обязанность отвечать на нудные письма старых вдов, потерявших пенсионную книжку, — и это вы называете здравым смыслом?
— Возможно, я руководствуюсь эгоистическими соображениями.
— То есть?
— Нужно примирить богатых и бедных, пока страна не полетела в тартарары.
— Вы имеете в виду революцию?
— Да, или по меньшей мере бунт.
— Значит, вы бросаетесь в битву на белом коне не уничтожать буржуазию, а спасать ее?
Джон насупился:
— Так наверняка сказали бы про меня марксисты. Генри театрально вздохнул.
— Ну вот, снова самоуничижение, — сказал он. — Будто стыдитесь своего идеализма…
— Вот уж чего я никак не стыжусь.
— А он есть?
— Ну есть.
— Так я и думал.
— Почему?
— Потому что величайшие ошибки всегда совершают те, в ком звучит голос совести.
— Это не голос совести, — бросил Джон раздраженно.
На лице Генри появилась ироническая улыбка.
— Возможно, я не так выразился, — сказал он. — Честолюбие — так будет точнее? Не оно ли движет вами, а? Честолюбие неврастеника? Вы считаете себя умнее всех остальных и, чтобы доказать это, идете наперекор нам, оригинальничаете, лезете в политику, проповедуете «здравый смысл», а ведь глупость заразительна.