— Никогда не пользовалась.
— Тогда утром я найду, где это можно сделать. Монпарнас — место самое подходящее. Блондины всегда в моде — так, кажется, говорят?
Она поглядела на него изучающе:
— Я стараюсь представить себе, как ты будешь выглядеть.
— Изменюсь. Не слишком, но достаточно.
— Может быть, ты прав. Дай Бог, чтобы это было так.
Она поцеловала его в щеку, это была у нее прелюдия к серьезному разговору.
— А теперь расскажи, что случилось. Куда ты ходил? Что узнал об этом… происшествии шестимесячной давности.
— Оно произошло не шесть месяцев назад, а раз так, то я не мог быть убийцей.
Он рассказал ей обо всем, кроме тех недолгих минут, когда думал, что больше не увидит ее. Но в этом не было необходимости, она сама спросила:
— Если бы эта дата так твердо тебе не запомнилась, ты бы ко мне не пришел, ведь так?
Он кивнул:
— Вероятно.
— Я это знала, почувствовала. Когда я шла от кафе к музею, то вдруг задохнулась, словно меня что-то душило. Можешь поверить?
— Я не хочу в это верить.
— Я тоже, но так было.
Она сидела на кровати, он рядом в кресле. Он взял ее за руку.
— Я до сих пор не уверен, что мне надо быть здесь. Я знал этого человека, видел его лицо. Я был в Марселе за двое суток до того, как его убили!
— Но ты его не убивал.
— Тогда зачем я там был? Почему думают, будто это моя работа? Господи, это же помешательство! — Он вскочил, вновь чувствуя боль в глазах. — А потом я все забыл. Я, наверное, ненормальный. Потому что забыл… Годы, целую жизнь.
Мари отвечала сдержанно, буднично:
— Ответы придут. Из того ли, из другого ли источника, наконец, от тебя самого.
— А если ничего не получится? Уошберн говорил, это будто дом разобрали и собрали заново, иначе: другие комнаты… другие окна. — Джейсон подошел к окну, облокотился о подоконник и стал вглядываться в огни Монпарнаса. — И вид из этих окон другой и никогда не будет прежним. Где-то есть люди, которых я знаю и которые меня знают. Тысячи за две миль отсюда есть другие, которых я люблю, и такие, которые мне безразличны. Или, о Господи, может быть, жена и дети — я не знаю. Меня оторвало ветром от земли и все крутит и крутит, и я никак не могу опять встать на ноги. Как только я пытаюсь это сделать, меня снова уносит.
— В небо? — спросила Мари.
— Да.
— Ты выпал из самолета, — заключила она.
Борн обернулся.
— Я тебе никогда такого не говорил.
— Говорил, во сне прошлой ночью. Ты весь вспотел, лицо пылало, мне пришлось обтереть тебя полотенцем.
— Почему ты раньше не сказала?
— Сказала. Я у тебя спросила, не был ли ты летчиком, не беспокоят ли тебя полеты. Особенно по ночам.