— Конечно, могу. Вы обнаружили пленку с цифрами — и тут же решили, что вас зовут Джейсон Борн.
— Все было не так! Каждый день я открывал что-то новое, шаг за шагом, вспоминал по крупицам. Дежурный в отеле назвал меня Борном; а имя Джейсон я узнал лишь побывав в банке.
— Где вы действовали уверенно, точно зная, что нужно делать, — прервал его Конклин. — Не проявили ни малейшего колебания. Вошли, вышли — и четырех миллионов как не бывало.
— Уошберн сказал, что я должен сделать!
— А потом появляется женщина, настоящий финансовый гений, и учит, как выпотрошить остаток счета. А прежде вы выводите из игры Черняка на Лёвенштрассе и еще троих, кого мы не знаем, но кто, несомненно, прекрасно знал вас! Затем тут, в Париже, в инкассаторском фургоне — еще один труп. Видимо, тоже сообщник? Вы замели все следы, черт возьми, все до единого! И наконец осталось сделать последнее. И ты, сукин сын, это сделал!
— Да выслушайте же меня! Эти люди пытались меня убить. Они охотились за мной с самого Марселя. Больше я ничего не знаю, не понимаю, о чем вы говорите! Время от времени у меня в памяти всплывают какие-то картины. Лица, улицы, дома, порой просто образы, которые я не знаю, с чем соотнести. Понимаю лишь, что они что-то значат, — только не могу ни к чему их привязать. Или имена — но без лиц. Черт вас подери, у меня амнезия! Это правда!
— Но среди этих имен Карлоса, конечно, не было?
— Было, и вам это известно. В том-то все и дело, вам известно гораздо больше, чем мне. Я могу привести по памяти множество сведений о Карлосе, но не знаю почему. Человек, находящийся сейчас на полпути в Азию, рассказал, что у меня было соглашение с «Тредстоун». Этот человек работал на Карлоса. Он сказал, что Карлосу все известно, что Карлос идет за мной по пятам и что вы пустили слух, будто я перевербовался. Он не мог понять, в чем заключается замысел, а я не мог ему объяснить. Вы считали меня перебежчиком, так как от меня не было ни слуху ни духу, а я не мог связаться с вами, поскольку не знал, с кем должен связаться. Я до сих пор не знаю, кто вы!
— И Монаха тоже не знаешь, я полагаю?
— Да, да… Монах. Его фамилия Эббот.
— Замечательно. А Яхтсмена? Ты ведь помнишь Яхтсмена, верно? И его жену?
— Только имена. Но без лиц.
— А Эллиота Стивенса?
— Нет.
— Или, скажем… Гордона Уэбба? — Конклин произнес это имя спокойно, точно невзначай.
— Кого? — Борн почувствовал, что в груди у него что-то оборвалось и стало жечь. Боль, поднимаясь, хлынула к вискам и глазам. Глаза начало нестерпимо жечь, как огнем… Огонь! Взрыв и темнота, налетевший вихрь и боль…