Даже мой гардеробщик удивился, увидев меня, хотя я и предупредил, что буду.
— Значит, вы сегодня скачете? А то я хотел спросить, не собираетесь ли вы продать свое седло… Тут есть один начинающий, ему как раз нужно.
— Нет, я его сохраню пока. В четвертой скачке я занят на Ботве.
Это был странный день. Жалеющие взгляды перестали меня волновать: я знал, что не заслужил их. И спокойно отнесся к тому, что в первых двух скачках победили две лошади, на которых раньше скакал я. Единственное, что меня беспокоило: есть ли у Джеймса решимость в душе и сахар в кармане.
Он был так занят другими участниками, что мы едва ли обменялись двумя словами за день.
— Кемп-Лор здесь, — сказал он коротко, когда я вышел на смотровой круг, чтобы сесть на Ботву.
— Да, я его видел.
— Он уже давал сахар нескольким лошадям.
— Что?!
— Я расспрашивал кое-кого… За последние несколько недель Морис кормил сахаром многих лошадей. Не только тех, на которых вы скакали.
— О! — произнес я сдержанно.
— Ни одна из ваших лошадей не подверглась пробе на допинг, — продолжал Джеймс. — Но у некоторых из тех, что Морис угощал сахаром, пробу брали. Все результаты отрицательные.
— Он давал отравленный сахар только моим лошадям. Остальным для камуфляжа. И ему чертовски повезло, что именно у моих лошадей не брали пробу. Да, по правде говоря, я был уверен в этом.
Джеймс покачал головой. Без особой надежды я спросил:
— А… он… Кемп-Лор… пробовал дать сахар Ботве?
Джеймс поджал губы и уставился куда-то. Я затаил дыхание.
— Он подходил, когда мы седлали, — проворчал Джеймс. — Восхищался попоной.
Ботва неторопливо прогарцевала мимо нас — в отличном виде. Но прежде чем Джеймс смог что-нибудь сказать, к нему подошел один из распорядителей. И я так и не успел выяснить насчет сахара.
Но уже у второго забора я понял, что Ботва не отравлена. Тупая вялость, которой были поражены последние двадцать восемь лошадей и которая — как мне хотели внушить — была следствием моей неполноценности, развеялась, словно пролившаяся грозовая туча.
Ботва прыгала, вздымалась вверх, тянула вперед и неслась изо всех сил. Мне кричать хотелось от радости. Она была неопытным прыгуном — больше энтузиазма, чем расчета. И когда прыгала через небольшие препятствия — это не приносило особенных огорчений. Но теперь, впервые участвуя в стипль-чезе, она и к заборам отнеслась с тем же неуважением. Огромная разница между легким, падающим от толчка барьером и забором, шириною в три фута, крепко сбитом из березовых жердей, — особенно если перед ним открытая канава. Но Ботва не желала остепениться. Ей не терпелось. Она рвалась в бой.