И за это время Георгий выслушал о себе много интересного, и обида в нем прямо закипела. Убить гада. Догнать и убить. Сначала силой засунуть в его поганые шмотки, а потом убить. Арт бросил рубашку — туда же, Князю в лицо. С каким-то отстраненным любопытством Георгий ждал — снимет он нижнюю рубашку или нет. Снял. Боже, подумал Князь, с этого ненормального станется убить себя. Если холод режет сквозь всю экипировку, то каково же стоять на морозе полуголому? «Надень, — прошептал он. — Христа ради, надень». — «Черта с два». Столько сознания своего превосходства… Превозмогая боль и слабость Георгий поднялся, с ворохом тряпья сделал шаг вперед: «Надень!» Арт отступил на два шага: «Черта с два! Я сказал, что замерзну здесь с тобой — значит, так и будет!»
Речь его становилась невнятной — зубы стучали, голос срывался на хрип. «Надевай! — зарычал на него Князь. — Хер с тобой, недоумок, я иду! Я уже иду, не собираюсь тут с тобой замерзать, я с тобой срать рядом не сяду теперь, так что одевайся!»
…Конечно, все обиды закончились раньше, чем они спустились в базовый лагерь. Слова, которые Артем бросил в него, были просто словами, призванными разбудить хоть какое-то человеческое чувство, хотя бы гнев. Искренне ли Арт думал то, что говорил? Георгий старался забыть об этом. Арт сказал бы что угодно, лишь бы поднять его на ноги и заставить идти. И сколько здесь было от их мальчишеской дружбы, а сколько — от типично верещагинского прагматизма (замерзни Георгий — и Артему действительно лучше бы не появляться в Крыму) — Князь не хотел знать.
Пять лет он мечтал отблагодарить тем же. Сделать для Артема что-то невероятно благородное, спасти его жизнь, причем с таким видом, словно ему, Георгию-победоносцу, это раз плюнуть…
…и этот гаснущий голос из-за решеточки динамика, из-за грани беспамятства — а потом страшное молчание…
…Вертолеты, загруженные на пределе своих возможностей, обогнули склон горы…
…You have stolen my heart away…[22]
***
А что было делать? Играть в «Триста спартанцев»? С их мизерным количеством боеприпасов? Положить здесь всех, сколько их осталось от батальона, и погибнуть самому?
После того как спецназ улетел, бросив их (спасибо, хоть раненых забрали!), майор не мог заставить людей идти в последнюю безнадежную атаку. И не хотел.
— Что же мне теперь делать, товарищ майор? — паниковал бледный Палишко.
— Застрелиться.
— Вы же… Вы же сами приказали, товарищ майор!
— Я этого тебе не приказывал.
Колыхаясь под ветром, скрипела искореженнная лестничная секция…
Самое трудное было — сказать им, что Верещагина нет на Роман-Кош, его забрал спецназ. Секунд пять казалось, что грузин (Берлиани. Капитан Берлиани) застрелит его, наплевав на статус парламентера.