…Керос и Наварон…
«Ты его знаешь?» — «Конечно, знаю… Вадим Востоков, полковник ОСВАГ». — «О чем он тебя спрашивал?» — «Об Эвересте. Меня сейчас все спрашивают об Эвересте, надоело, слушай…»
Он немножко кривил душой. Ему не совсем надоело… Ему, по правде говоря, даже было приятно… Если не упоминать один маленький эпизод…
…О котором спокойно можно промолчать.
А вы знаете, что такое холод? Он поселяется у тебя в сердце и никуда не хочет уходить. Ты пытаешься с ним бороться, пытаешься делать какие-то движения, но при каждом шаге твои ноги пронзает такая боль, что ты воешь и воздух царапает воспаленную глотку… И тогда ты сдаешься на милость холода, который принесет хотя бы краткое облегчение и покой…
Но тут появляется кто-то… Очень упорный кто-то… Очень настроенный не дать тебе умереть… Игла входит в шею, и с дозой стимулятора возвращается жизнь, а с ней — боль. «Князь! Гия! Вставай! Ну, подними свою жопу, шэни дэда, я же тебя не утащу, такого кабана!» Не надо меня никуда тащить. Мне было так хорошо умирать, пока ты, дурак, не появился тут.
«Давай, холера, вставай! Ножками топай, спускайся, замерзнешь ведь к е…ой матери!»
И замерзну. И хорошо. И не трогай меня.
Оплеуха справа… Слева… Снова справа… Травмированные холодом нервные окончания реагируют запоздало, но остро. «Мне… холодно…» — «Холодно? Ах ты скотина! Давай двигайся — и не будет холодно!» — «Мне… больно…» — «Больно? Ты слабак, Князь. Дешевка. Аристократ хренов. Привык, что все на блюдечке, прямо в ручки, тепленьким… И чтобы при этом все хвалили: ах, какой упорный, ах, какой умный, ах, какой смелый! А Эверест — не Главштаб, сюда на папином загривке не въедешь! Шьто, абыдно, да?» — Зачем он так, я же говорил по-русски лучше него, когда мы пришли в гимназию! — «Настоящий мужчина, дитя гор… А на самом деле — пшик, копейки не стоит. Обиделся? Ну, дай мне в морду, если я не прав! Только я прав, а ты утрешься и останешься здесь сидеть… А я спущусь вниз и скажу, что дешевый пижон Гоги Берлиани похоронил вместе с собой все наши надежды».
Это было невыносимо. Он слабо взмахнул рукой, чтобы дотянуться до ненавистного лица, до заиндевевшей бороды — Санта Клаус хренов! — врезать по этой морде так, чтобы сосульки полетели во все стороны. «Слабо!» — прохрипел Арт. — «Тебе всегда было слабо. Ты все делаешь на три четверти, а дальше кривая вывезет. Вот она я, эта кривая. Я лучше. Я умнее, я сильнее, я тебе дам сто очков вперед и все равно обойду на финише. Я тебе отдал Эверест, бездарная ты тварь. Подарил его, ленточкой перевязал — бери! И ты все облажал! Да лучше я замерзну тут на хрен с тобой, чем скажу твоему отцу, что его сын — слабак и дешевка. Но и замерзну я не потому что у меня кишка тонка встать и двигаться, а потому что я того хочу, а чего я хочу — то я делаю. Я мужчина, а ты — так, недоразумение. Холодно тебе? — Арт стянул через голову анорак. — На, подавись!» Рванул застежку пуховки как кольцо гранаты, высвободился, бросил шуршащий пухлый ком к ногам Князя. Зубами сорвал перчатки и швырнул их в снег, потащил кверху свитер. «Не сходи с ума… Что за… стриптиз…» Свитер полетел Князю в лицо самым оскорбительным образом. Арт начал расстегивать рубашку, и это отняло намного больше времени, потому что пальцы замерзли и не гнулись.