— Ну хорошо, — устало сказала она. — В таком случае… Пошел ты знаешь куда, святоша!
— Я пойду туда, — Артем показал на двери храма. — Один или с тобой. Понимаешь, есть черта, за которой компромисс невозможен. И мы к ней подошли.
— Двигай, — сказала Тамара, еле сдерживая злые слезы.
— Не мучай себя и меня. Пойдем. — Он протянул руку.
Она сорвала с пальца кольцо и сунула ему в ладонь.
— Розарий в бардачке не забыл? — Ей хотелось подыскать слова пообидней и позлей, а они все не шли на ум. — Будешь целовать пять ран Иисуса — поцелуй одну и за меня.
— Тэмми, я никогда не бил женщин и не собираюсь начинать с тебя.
— Рыцари, которыми ты так восхищаешься, женщин бить не стеснялись. Давай, чего уж там. Будь наконец-то искренним, покажи на деле, чего стоит твоя любовь. Господи, да ты же все время смотрел на меня как на половую тряпку — чем я думала, когда связалась с тобой? Тебе на меня наплевать, лишь бы душенька была чиста.
— Нет, Тэмми. Похоже, что дело обстоит наоборот: это тебе на меня наплевать — лишь бы подружки по эскадрилье не сочли твое замужество изменой вашему оголтелому феминизму.
— Иди. Иди в свою богомольню, видеть тебя больше не хочу.
— Подожди меня здесь. Это минут пятнадцать — я отвезу тебя обратно в Севастополь.
— Премного благодарна! До Качи я отсюда прекрасно дойду пешком.
— Не делай еще одной глупости. Тебе совершенно ни к чему в Качу. Ты не знаешь, что там происходит. Подожди меня, я отвезу тебя к матери.
— Опять твои идиотские фантазии? Ну, посижу я месяцок-другой под арестом в компании подружек — тебе-то что до этого, раз я тебе никто?
— Ты так уверена, что все ограничится сидением под арестом?
— Да, факимада, уверена! А хоть бы и не так — ты же собрался в свой полк?
— Я офицер.
— А я что, хвост собачий?
— Я мужчина.
— И гордись этим, раз такой дурак.
— Тэмми. Любимая. Я тебя очень прошу. Я тебя умоляю. Дай мне отвезти тебя к матери — хотя бы до завтрашнего вечера, до конца своего отпуска.
— Не называй меня любимой. Я тебе никто.
Ни слова больше не говоря, он повернулся и открыл дверь храма. Закрывать ее за собой не стал — Тамара видела, как он преклонил колени перед Святыми Дарами, а потом сел на скамью, сплетя пальцы в замок и упираясь в них лбом. Упертый цыганчук. Она знала, что он не оглянется, — но если она сделает хоть шаг, то ее длинная тень заползет в храм первой и ляжет у его ног. Прочь. У нее, черт возьми, тоже есть гордость. Может быть, она дала бы уломать себя — если бы он бросился следом и умолял. Она ведь едва не сдалась на его мольбу. Невероятно: взрослый, самостоятельный человек, офицер — и ведет себя как школьник, обчитавшийся рыцарских романов. Идиотизм.