Непредсказуемо коварным, необозримым и страшным показался поначалу ей город, но все равно он был прекрасен. Люди здесь друг друга не знали, даже не здоровались. Прямо посреди улицы у нее на глазах человек с лампой во лбу отодвинул чугунную крышку и сгинул в черной дыре, а возле люка двое его товарищей в высоченных резиновых сапожищах как ни в чем не бывало продолжали курить. В мясной лавке, когда она покупала то ли сто, то ли пятьдесят граммов колбасы, две итальянки потребовали отрезать себе по кусочку от каждого сорта развешанных окороков, и молоденький помощник продавца, торопясь выполнить их заказ, от усердия и по недогляду отхватил себе лоскуток кожи с большого пальца широченным мясницким ножом, что соскользнул с косточки оковалка. А парнишка даже не заметил и, заворачивая ей колбасу, положил глянцевую бумагу прямо на кровавые кляксы, которые потом небрежно стер с прилавка рукавом. В одном из окон ей махнула седая старуха с морщинистым, но совершенно младенческим лицом, ярко-розовый халат, в широко распахнутом вороте которого торчала тощая и дряблая старушечья шея, придавал ей что-то мертвецкое. Ольга смотрела, как, откинув одну из секций дощатого настила над мраморной чашей бассейна, торговка в белом пуловере и белом фартуке коротким подсачником ловко выуживает из воды форель, бросает на прилавок и, мгновенно запустив пальцы под жабры, одним точным движением усыпляет трепещущую рыбу. Совсем рядом, в соседнем переулке, стояла францисканская церковь, где, спустившись по низким ступенькам, ты оказывался перед несметным множеством свечей, зыбко мерцающих в изножье каменной лежачей статуи какого-то мертвеца — то ли святого, то ли святой, может, даже и Богоматери. Ольге казалось, такую прорву воска и фитилей можно переводить только ради Богородицы этого мира, Богородицы асфальтовых улиц и плиточных тротуаров — наверно, около этой церкви и ступать надо с особой осторожностью. Но, выйдя на улицу, она никакого особого почтения в прохожих не замечала и шла как все.
Повсюду были гостеприимно распахнутые двери баров и ресторанов, она видела за ними пеструю чехарду людских рук и ног, вытянутых и согнутых на все лады. Мужчины обычно восседали у бара, спиной к стойке, лицом к улице — кто оживленно жестикулируя, кто неподвижно застыв с бокалом в руке, они глазели на прохожих, как из аквариума, а один несколько раз игриво ей подмигнул, словно догадываясь, до чего ей все там, внутри, любопытно. Иногда ей казалось, что прямо у нее за спиной кто-то вдруг громко рыгнул, она испуганно сворачивала в первый попавшийся закоулок, темными подворотнями неслась по узким, темным, без окон, проходным дворам, нередко утыкаясь в конце двора в двери мужского туалета. За памятником победы она проходила мимо припаркованной машины, внутри сидел мужчина и читал газету, но, только пройдя мимо, она осознавала: на раскрытую газету он выложил все свое мужское хозяйство. За витринным стеклом цветочного магазина она углядела подвешенный венок из цветков бессмертника и хлебных колосьев — впервые она видела, чтобы колосья собирали не для еды, а для украшения.